Савелий Мительман - страница 18

В России все эти перипетии переживались в социальном ключе подспудного или явного противостояния до тех пор, пока Империя не рухнула.

Здесь представлены работы разного времени и стиля, но они все с концептуальной направленностью и пластической наполненностью характеризуют различные этапы индивидуального сознания автора и наиболее ярких художников своего времени.

Портрет Владимира Маяковского, рисунок.

Приближается столетний юбилей самого молодого и звонкого из великой плеяды русских поэтов ХХ века.

Десять лет назад впервые обратил я внимание на фотографию гениального юноши, почти подростка с широко раскрытыми глазами в костюме пилигрима. Взгляд как из бездны, пронзал своей неприкаянностью, бросал вызов этому миру. Маленькие зрачки глядели тревожно, почти угрожающе: «а самое страшное видели - лицо мое, когда я абсолютно спокоен?». Я испытал своего рода визуальный шок и только потом пошли стихи, которые сразу же заслонили все, написанное другими.

Прошло десять лет и ситуация в стране резко изменилась. Мы узнали много новых фактов , по новому взглянули на историю нашего государства, но мое отношение к нему не изменилось. Я по-прежнему считаю его величайшим поэтом ХХ века.

Вот такая, очень непопулярная на сегодняшний день точка зрения. Историческая конъюнктура сложилась для него столь неблагоприятно, что многие, не принадлежащие к династии любящих Маяковского, хотели бы попросту пропустить эту дату. А таковая династия существует («существует и ни в зуб ногой») так же, как и сорок лет назад. И никакие политические спекуляции этому не помешают.

Напрасно некоторые знатоки-лингвисты пытаются убедить нас в том, что Маяковский превратился в поэта для поэтов наподобие Анненского или Хлебникова, - не тот масштаб, не тот темперамент! Лично мне фигура Маяковского видится в ряду величайших поэтов-бунтарей мира следом за Данте, Байроном, Ницше. Такие гиганты появляются в переломные эпохи и сами собой означают коренные сдвиги в мировой истории и культуре. Если же рассматривать Маяковского в рамках своей эпохи, то он представляется мне живой эмблемой русского авангарда с его мессианскими идеями, экстремизмом, устремленностью в будущее. Хотя значение его грандиознее, ибо творчество (не поэзия в традиционном смысле, которая оказалась «пресволочной штуковиной»), включающее в себя основные направления тогдашнего модернизма: футуризм, экспрессионизм, сюрреализм – творчество это гиперболично, безмерно, запредельно. Но этого мало. Творец, создавший эпос своей эпохи, протянул свой «Бруклинский мост» и в наше время.

На мой взгляд он является и первым художником-концептуалистом: «Я над всем, что сделано, ставлю НИХИЛЬ». Великое отрицание 1915 года одновременно с «Черным квадратом» Малевича.

Но сегодняшнее «будущее» явно подвело великого футуриста. Сегодняшнему усредненному сознанию, вернувшемуся в лоно православной церкви, оказались чуждыми революционные идеи начала века, а проходящая в настоящее время выставка искусства того времени называется не иначе, как «Великой Утопией».

Заурядным натурам в любые времена трудно было опознать великана. Они вроде и чувствуют этот напор, эту лавину, но внутренне сопротивляются этому чужеродному телу («нам чтобы поменьше, нам вроде танго бы»). Не хотят, не могут его принять. Потом пишут мемуары в форме бухгалтерского отчета о своих встречах с незадачливым современником. Обвиняют его в мифотворчестве, слепоте. Страшно горды, если им самим удалось заглянуть на 2-3 года вперед.

А мне почему-то вспомнился слепой Гомер, творивший свои мифы на пороге цивилизации. Кто теперь может сказать, насколько они соответствовали действительной истории?

Байрон создал свой миф о Каине, резко расходившийся с общечеловеческими представлениями. Так на то он и Байрон.

Уже в наше время попытки укоротить Маяковского начались лет шесть назад серией статей на страницах многотиражки «Московский художник». Конфликт существовал всегда между творческой интеллигенцией правоконсервативного толка и комиссаром-апостолом, автором «приказов по армии искусств». Претензий было много, и все они касались в основном проблем ложно понятой гражданственности. Поэта, откликавшегося на каждое событие в стране, опять стало очень модно обвинять в близорукости, мифотворчестве, более того, в абсолютной зажмуренности. Но даже его недоброжелатели вынуждены были признать, что за столько лет звук его стихов ничуть не ослабел.