Дома пили чай. Сидела гостья.
– Наука доказала, – хвастался Павлушенька, – что бога нет.
– Допустим, – возражала гостья и, полузакрыв глаза, глядела в его круглое лицо. – Но как вы объясните, например, такое выражение: мир Божий?
Расправляя юбки, Савкина уселась. Налила на блюдечко.
– Опять я их встретила.
– Не собирается ли в католичество? – мечтательно предположила гостья, улыбаясь.
– Проще, – сказал Павлушенька и махнул рукой. Мать, улыбаясь, погрозила ему пальцем. Посмеялись.
– Съешьте плюшечку, – усердствовала мать, – американская мука, вообразите, что вы – в Америке!
Савкина грустила над стишками. Павлушенька пришел с купанья озабоченный и, сдвинув скатерть, сел писать корреспонденцию про Бабкину: «Наробраз, обрати внимание».
Савкина, растрепанная, валялась на траве. Била комаров. Сорвала с куста маленькую розу и нюхала. Она устала – задержали переписывать о поднесении знамени.
Приятно улыбаясь, из калитки вышла с башмаком в руке новая жилица и пошла к сапожнику… Мимо палисадника прошел отец Иван.
– Роза, Роза, – вбежал в дом Павлушенька. – Где моя газета с статьей про Бабкину? – Запыхавшись, высунулся из окна. – Нюшка, где газета? Мы с ним подружились. Как я рад. Он разведенный. Платит десять рублей на ребенка… – Этот, – говорит, – пень, давайте выкопаем и расколем на дрова.
Деря глотку, проехал мороженщик. Пришел Коля Евреинов в тюбетейке: у калитки обдернул рубашку и прокашлялся.
– Идите за сарай, – сказала мать в комнате. – Он там с сыном новой жилицы: подружились.
Вопили и носились туда и назад Федька, Гаранька, Дуняшка, Агашка и Клавушка. Собачонка Казбек хватала их за полы. Мать в доме зашаркала туфлями. Загремела самоварная труба.
– Иди, зови к чаю.
пели за сараями, —
он сам привлекал
к жестокой, мучительной казни.
Сидели обнявшись и медленно раскачивались. Савкина остановилась: третий был тот, щупленький.