Савва Мамонтов - страница 15

«26 января. Воскресенье. Сегодня день именин моей матери покойной. Я почти забыл это, до чего человек сживается со своим состоянием. Когда моя мать умирала, я и представить себе не мог, страшно было подумать, как я буду жить без матери; а теперь только тогда об ней и вспомнишь, когда она сама про себя чем-нибудь напомнит. Царство ей Небесное. Она была настоящая мать. Я ей благодарен своим здоровьем, своей нравственностью, она старалась вложить в меня все добрые качества для истинно хорошего человека. Я живо помню тот момент, когда она благословляла нас, как она была невозмутимо спокойна, исполняя христианский долг, с каким самосознанием отдавала она душу Богу, покоряясь Его (Всевышней) воле».

В этой записи юношеский педантизм, стремление все оценить, все расставить по полкам. Образ матери под пером Саввы выходит рассудочным, церковно-книжным. Отец жив-здоров, и о нем — без комментариев: «28 марта. Сегодня день рождения папеньки, и мы все были у обедни в нашем приходе, потом был молебен по обыкновению у нас на дому. Вечером мы были все в концерте любителей. Более 100 человек, в пользу Гедике, который бедный не дослужил 2-х лет до пенсии и теперь без куска хлеба».

Что еще находим в дневнике? Савва — гражданин благонадежный. Несмотря на то, что запрещенная литература нравится, в день рождения государя императора 17 апреля он отправился вместо гимназии к обедне, но нигде в городе обедни не нашел.

Человек Савва искренний. Хоть и велика слава русской оперы «Жизнь за царя», он в дневнике не лукавит: «Как эта опера ни хороша, однако далеко до итальянских… В итальянской опере каждый мотив хочется запомнить, и ни одного мимо ушей не проходит, между тем как здесь много таких арий и мотивов, которые очень длинны… ждешь конца нетерпеливо».

Неповторимую эпическую силу русской оперы он оценит много позже…

Притворства и ханжества Савва не терпит.

«3 февраля. Чистый понедельник. На всех какое-то постное выражение лица, от этого сам строишь рожу еще постнее».

Но Савва еще философ-реалист. «Я решительно болею сериозно, — записывает он вдруг, — надо хоть здоровье сберечь, это главная вещь в жизни, самая драгоценная вещь. Без здоровья и ни на что не нужны и познания и образованность, все пойдет к шуту».

Молодость любит прикинуться мудрой старостью. Савва самокритичен, и его дневник не лишен самобичевания: «Все-таки мой дневник не достигает своей цели: ну что в том, что я пишу… Назначение дневника в изложении мыслей, таких, какие именно в это время кажутся мне справедливыми, так чтобы впоследствии интересно было взглянуть на образ моих мыслей в 16 лет».

Записи Савва вел только два с половиной месяца, но и за это ему спасибо. Мыслей своих он так и не записал, но поток его жизни схвачен. В шестнадцать лет юноша не был ни глубоким, ни целеустремленным, ума большого не выказал. Великих стремлений в душе не сыскалось. Конечно, Савва за крестьян и против крепостничества, но не потому, что дорога свобода — так удобнее, как бы крестьяне не взбунтовались.

И все-таки дневнику, даже самому искреннему, доверять нельзя. Савва был такой, каков его дневник, но он еще не знал себя. Может быть, это черта русского северного человека — пробуждаться со всеми своими страстями не раньше, чем снег стает.

Господин Авилов лицом к лицу столкнулся в коридоре Московского университета с Саввой Мамонтовым.

— Господин Мамонтов, вы зачем здесь? — изумился бывший директор гимназии.

— Затем же, зачем и вы, — ответил Савва.

— Я инспектор студентов Московского университета.

— А я студент Московского университета. Потрудитесь справиться в канцелярии.

Проник в студенты Савва Мамонтов, однако, нечестно. Его друг учитель физики Вильканец посоветовал поступать в Петербургский университет и назвал ему человека, который сдал за Савву экзамен по латинскому языку. Получив право именоваться студентом, Савва перевелся с Васильевского острова на Неве на Моховую, на юридический факультет Московского университета.

Сохранился документ о времени поступления Мамонтова в Московский университет.

«Свидетельство