Савва Мамонтов - страница 6
А горькая чаша, нет, не опустела.
Снова тревога, но такая короткая, что уж назавтра — тишина и пустота. Умерла маленькая Соня.
То ли Кокорев присоветовал, то ли Александра упросила разделить заботу о семействе, но Савву в экзаменационную сессию за третий класс забрали из гимназии и отвезли в Петербург. Вместе с Саввой отправились двоюродные братья Виктор и Валериан, сыновья Николая Федоровича. Савву и Валериана было решено определить в Горный корпус.
Дело оказалось непростым, экзамены предстояли самые суровые. Братьям пришлось поселиться не у Александры, у которой дом был по убранству не хуже Зимнего дворца, а на Васильевском острове, в квартире преподавателя Горного корпуса господина Кизеветера. Лета не видели, но осенью экзамены выдержали достойно. Братьев определили во второй класс.
Горный институт был открыт 28 июня 1774 года. Сначала принимались в него выпускники Московского университета, но в 1776 году устав пересмотрели. Слушателями института стали молодые люди без образования, а для их образования ввели гимназический курс. В 1804 году институт еще раз поменял и устав и само имя. Горный кадетский корпус открыл двери для подростков, а в 1834 году император Николай I даровал корпусу военную организацию и перевел в разряд высших учебных заведений. В 1848 году устав в очередной раз поменялся. Савва Мамонтов поступил в Институт Корпуса горных инженеров, в закрытое военное учебное заведение.
О времени, проведенном в Горном корпусе, Савва Иванович вспоминал без сожаления, но и без радости: «Странно и чуждо было мне попасть в строгий режим военной жизни: маршировки, ружейные приемы, и вообще строгое обращение офицеров с детьми. Учился я хорошо. С товарищами я был очень дружен. Ученики старших классов ефрейтора и унтер-офицеры забавлялись мною».
Были и счастливые дни. В отпуск братья отправлялись в дом старшей сестры Саввы, к Александре Ивановне Карнович.
В платье из розового муара, струящего свет и тени, Александра Ивановна казалась братьям волшебницей. Зимой катались на санках, любуясь инеем на деревьях, морозным золотом купола Исаакиевского собора. Обедали на серебре, на саксонском фарфоре, рассматривали оружие, коллекцию Дениса Гавриловича — кавказские кинжалы, но более всего, с трепетом, обломок древнегреческого меча-махайра, оружия конников, с одним лезвием, с загнутой рукоятью, в виде орлиной головы.
— Когда-то этот меч звенел в бою, — сказал однажды своим юным гостям Карнович.
И они, польщенные, что удостоились беседы, сумели поддержать разговор. Валериан сказал:
— Вам, Денис Гаврилович, надо раздобыть акинак.
— Меч скифов? — оживился Карнович. — Да вы знатоки оружия.
— Не очень большие, — признался Савва. — Но акинак был и у греков на вооружении, его носила легкая пехота.
— А помните ли, господа кадеты, боевой клич греков?
— Помним, — сказал Савва, — алала!
— Быть вам добрыми инженерами, но прежде всего воинами!
Если воин — подросток, сколько бы ни было на нем оружия, он подвластен законам детства. За стены Горного корпуса проникла… скарлатина. Валериан заболел, попал в госпиталь и умер.
В Петербург примчался Иван Федорович, забрал Савву, увез в Москву.
— Бог с ними, с погонами военного инженера! — говорил он Кокореву. — Дома учиться надежнее.
И Савва снова встретился со своими гимназическими товарищами. Его приняли в четвертый класс. Шел 1853 год.
Василий Александрович уговорил Ивана Федоровича купить дом на Садовой, у Воронцова Поля, неподалеку от церкви Ильи Пророка. Дом не поражал ни пышностью, ни размерами, его достоинство заключалось в уюте. Мальчикам отдали флигель. Каждый занял свою комнату. Переехал и Шпехт со своей огромной библиотекой, со своим птичником. Но скоро был уволен Иваном Федоровичем.
В доме появились репетиторы, а у Ольги выписанная из Петербурга гувернантка мадам Корвон, родом из Швейцарии.
Устои жизни кажутся неодолимыми каменными истуканами. На самом же деле жизнь текуча, как реки. Даже Волга когда-нибудь да утечет без остатка.
Порядок жизни, ее стиль зависим от характера и наклонностей правящего в стране лица.
Крепостное право создавали в России веками, но при Иоанне Грозном упряжка совсем не та, что при Алексее Михайловиче, ярмо Петра Великого несравнимо с ярмом Александра I. При Петре апогей государственной воли, при Екатерине расцвет личного самоуправства, при Николае — крах.