Сборщик клубники - страница 25

Последнюю девушку пока не опознали. На вид она была еще моложе, чем первые три. Сущий ребенок.

«Все впустую, — думал Берт, — красота, молодость, сила — все напрасно. Сколько любви, надежд, счастья потеряно для мира! — Каждое убийство вызывало в нем подобные чувства. — Кто-нибудь вроде Имке Тальхайм должен об этом написать, рассказать людям. Да так, чтобы они никогда не забыли».

У убитой девушки были очень короткие ногти. Наверное, из-за трогательной детской привычки их грызть. Он и сам в детстве этим страдал. Его отучили. Пальцы мазали горчицей, клеем и заматывали скотчем. Ночью привязывали его руки к кровати. А когда он высвобождался и снова начинал терзать свои ногти, мать с отцом в виде наказания держали его под холодным душем. И частенько били. Отец называл это дисциплиной. Даже сегодня он уверен, что принес этим ребенку много пользы.

Пожалеешь розгу — испортишь ребенка.

Может, у этой девушки тоже было тяжелое детство. Берт был почти уверен в этом. За годы работы в полиции у него развилось шестое чувство в отношении жертв физического насилия — таких, как она. По дороге на работу он думал о связи между четырьмя убийствами. Связь несомненно была, но пока недоказанная.

После долгих переговоров мы с Мерли решили обратиться в полицию. До родителей Каро мы не дозвонились, да вряд ли она была у них. Под конец волнение Мерли передалось и мне. У нас в квартире существовало неписаное правило: если ты собралась зависнуть где-то на ночь — предупреждай заранее. Если забыла предупредить — позвони. Каро не было уже две ночи, но она так и не позвонила. Ее мобильный телефон был выключен, так что связаться мы с ней не могли.

И мы отправились в полицию заявить об исчезновении Каро. И все завертелось. Полицейский, говоривший с нами, позвонил кому-то еще, а потом попросил подождать сотрудника, который хотел с нами поговорить. Он отвел нас в маленький кабинет, где не было ничего, кроме стола и стульев, и предложил нам чай и кофе, а мы отказались, потому что были на взводе.

Мы сидели в этой унылой комнате, созерцая бледно-желтые стены и пустой настенный календарь. Мерли тяжело и быстро дышала, будто с ней приключился приступ астмы. За дверью звонил телефон, раздавались приглушенные голоса.

Не помню, сколько мы так просидели, пока не пришел полицейский в гражданской одежде. Он пожал нам руки и представился. Это был тот самый комиссар полиции, которого мы ждали, — по имени Берт Мельциг. Он стал задавать нам разные вопросы и слушал, прищурившись. Все было как в кино. Я сто раз видела такие сцены, и оттого, наверное, у меня возникло жуткое предчувствие. Начались спазмы в желудке, на миг перехватило дыхание.

Глядя на Мерли, можно было догадаться, что и она чувствует себя не лучшим образом. Глаза на вытянувшемся бледном лице стали огромными и черными.

Комиссар был весьма мил. Он все-таки уговорил нас выпить чаю. Чай был, правда, отвратный — слабый, тепловатый и приторный, но мне лично стало легче, когда я отхлебнула глоток. Было в нем что-то от горячего какао, которое мне давали в детстве, когда я приходила домой зимним вечером после прогулки.

Однако я догадывалась, что это подготовка. Фильм должен был стать реальностью, а мое предчувствие — оправдаться. Комиссар спросил, не могли бы мы помочь им в опознании девушки, которую нашли утром мертвой.

— Мертвой? — тупо переспросила Мерли и проглотила остатки чая. Страх в ее глазах превратился в панику.

Несмотря на прохладу в кабинете, я обливалась потом. На верхней губе у Мерли тоже выступили бусины влаги.

— Да, — подтвердил комиссар, выжидающе глядя на меня.

Я была благодарна ему за то, что он не требовал ответа от нас.

Мерли кивнула, а в огромных глазах стоял немой крик: нет! Я оцепенела, не в силах пошевелиться. Мерли взяла меня за руку и подняла на ноги. Колени дрожали. Желудок урчал. Пол под моими ногами покачивался. Все звуки либо стихли, либо я оглохла.

Нас повезли куда-то на машине. Никто не говорил ни слова. Мы остановились. Пересекли стоянку. Где-то визжала пила. Залаяла собака. Хлопнула дверь. Ладонь Мерли в моей ладони была холодна как лед, холоднее моей.