Сборщик клубники - страница 38

7 июля

У меня ощущение, что мы играем в любовь по чужому сценарию. Для невидимой публики. Что бы я ни говорила, он не слушает. Твердит, что пока рано. И так все время. Он умеет быть нежным, но иногда — холодный и резкий. Тогда он так смотрит на меня, что мне становится страшно. Я пока не знаю, отчего у него так внезапно меняется настроение. Что-то его заводит.

8 июля

Я люблю его! Люблю! Люблю!

9 июля

Он не любит, когда я крашусь или ярко одеваюсь. Он понятия не имеет, что сейчас носят. Он старомодный, как папа римский. Но мне и это в нем нравится. Он терпеть не может, когда я громко разговариваю или смеюсь. Это, мол, вульгарно. Не знаю, есть ли сейчас мужчины, которые помнят такие слова. Иногда он смахивает на героя какого-нибудь романа Розамунды Пилчер. На самом деле ему многое не нравится, но я рада, что он всегда предупреждает меня об этом. Так что я стараюсь его не раздражать.

10 июля

Думаю, он разозлился бы, если бы узнал, что я веду дневник. Но я ему никогда не скажу. Я не могу без дневника, он столько раз помогал мне выжить.

Выжить. Берт вышел в коридор за кофе. Опустив в автомат пятьдесят центов, он наблюдал, как тот выкидывает белый стаканчик и направляет в него тонкую струйку кофе, издавая при этом бурлящие звуки, точно внутри сидит кофейный джинн. «Возможно, — думал Берт, на ходу отпивая кофе, — я на неверном пути. Но другого пути у меня нет».

Чутье подсказывало ему, что он должен найти этого человека. Какой-то ненормальный тип. Ненормальные у них были отношения.

Берт вспомнил первые недели с Марго. Когда она наконец согласилась выйти за него замуж, он был вне себя от радости. Он ходил как в тумане и всем надоедал рассказами о своей любви. Для него немыслимым было бы это замалчивать. Да его разорвало бы на куски.

11 июля

Мне хочется писать сонеты. О нем. Обо мне. О нас. И разбрасывать их по городу с самолета, чтобы все читали и знали: вот мужчина, которого я люблю. Но мне нельзя даже говорить о нем. Я спросила насчет Ютты и Мерли, а он попросил подождать еще немного и взглянул на меня так, что сердце забилось, как пташка в клетке. А еще он прибавил: «А потом хоть в газетах печатай, если хочешь». Он обнял меня, и я хотела расстегнуть его рубашку, но он опять не дал, заговорил о посторонних вещах, и настроение пропало.

Берт задумчиво пил кофе, надеясь, что кофеин подстегнет его неповоротливые, сонные мысли. Кофе был на удивление хорош, будто и не из автомата.

Час спустя он закрыл дневник Каро и отодвинул его в сторону. Чтобы оставаться объективным, он не должен принимать эту историю близко к сердцу. Необходим трезвый взгляд на вещи, иначе ему никогда не распутать этого дела.

Он вспомнил худое личико Каро, ее щуплое тело, острые плечи, обкусанные ноги, шрамы на руках… и со вздохом придвинул к себе документы, которых накопилось уже приличное количество. Он был бы рад отвлечься, заняться чем-нибудь еще, но все, лежавшее на столе, вертелось вокруг Каро. Когда в кабинет вошла коллега, чтобы спросить что-то, он рявкнул на нее без причины. Она лишь подняла брови. Они давно работали вместе и знали сильные и слабые стороны друг друга, как знают друг друга супруги, прожившие в браке много лет.

— Извини, — сказал Берт, — это дело тяжело мне дается.

Потому что у них с Каро было много общего и она была ему симпатична. Но это никого не касалось.

Имке Тальхайм очень беспокоилась о дочери. Она пыталась подавить это беспокойство, равно как любое чувство, нарушающее ее душевное равновесие. В этом ей помогала работа. Вернувшись на мельницу после похорон, она накормила кошек, заварила чай — сорт «Зимняя сказка», хотя было лето, — и вышла с чашкой на террасу, надеясь привести себя в рабочее состояние.

Ничего не помогало. Тревога не отпускала ее целый день. Она позвонила своей матери, потом позвонила Тило, который был на конференции в Амстердаме, но и это не принесло ей облегчения. Проведя ночь без сна, она снова вышла на террасу с чашкой чая. Может быть, сегодня удастся написать хоть пару строк.

Лето было в самом разгаре. Солнце с высоты палило на зеленые луга и овец, пасущихся на них. Кошки лениво растянулись в тени под сараем. Птица, усевшись на забор, неподвижно таращилась на нее. Как ни умиротворяющи были эти знакомые виды, а унять тревогу, сжимающую Имке точно клещами, они не могли. Как Ютта могла решиться на такое? Как она могла обращаться напрямую к убийце, угрожать ему? А вдруг он тоже был на похоронах и все слышал? Ведь это смертельно опасно. Может быть, она сошла с ума?