Сборщик клубники - страница 47

В темном кинотеатре воспоминания о Каро накинулись на него, как рой мошкары. Его аж прошиб пот. Он, цепляясь за последнюю надежду, убеждал себя, что боль и скорбь — это как кризис во время лихорадки. Надо пережить их — и станет легче. И он будет свободен. Свободен от Каро. От любви. От раскаяний.

Свободен от всех чувств. Если бы чудо могло возвратить ему Каро, молил бы он об этом чуде? Да, да, да! — едва не закричал он и в страхе зажал рот руками — нельзя терять контроль.

Дабы отвлечься, он попробовал сосредоточиться на девушках, сидевших впереди, напомнив себе, что привело его в кинотеатр. Это помогло. Печаль растаяла, уступив место любопытству — любопытству к той, что бросила ему вызов.

Может быть, минутный взрыв чувств был послан ему в виде очищения и теперь он снова может смотреть в будущее? Теперь ему требовалась полная сосредоточенность, чтобы не попасть впросак. Было бы ошибкой видеть в полицейских стадо баранов. Недооценивая врагов, ты делаешь их сильнее. То же самое относилось к Ютте и Мерли, чья скорбь и гнев делали их непредсказуемыми.

Он выпрямился и напряг все мускулы — точно пантера, готовая к прыжку. Он улыбнулся в темноте — черная тень, гибкая и молчаливая. Опасная.

Интересно, знает ли об этом Ютта?

Когда Имке выключила компьютер, было уже два часа ночи. Она чувствовала себя разбитой и опустошенной. Прилива душевных сил, на который она надеялась, не случилось. Она чуть не плакала.

Имке спустилась в кухню, чтобы перекусить — она давно ничего не ела. У закрытых дверей террасы отирались мяукающие кошки. Впустив Эдгара и Молли, она поставила им на пол миски с едой. Совершенно о них забыла! Когда работа ладилась, она забывала обо всем.

Имке отправила грязную посуду в посудомойку, протерла стол и поставила на плиту чайник. С тех пор как фрау Бергерхаузен отправилась в отпуск, кухня пребывала в запустении. Как сейчас не хватало ее, пусть даже вместе с ее пением! Черно-белые плитки на полу заросли серой грязью. Фрау Бергерхаузен каждое лето брала шесть недель отпуска, во время которого приглашала к себе по очереди шестерых внуков, чтобы нещадно их баловать.

Имке сделала себе бутерброд и заварила в чайнике черный чай. Ей хотелось выйти в оранжерею, но она не решилась, чувствуя, что там будет как на блюде перед всеми соглядатаями. После всех этих убийств, и особенно убийства Каро, одиночество и уединение пугали ее. Тем более ночью.

— И почему я только пишу психологические детективы? — спросила она у кошек. Кошки, жадно глотавшие еду, на секунду насторожились, прижав уши. — Наверное, потому, что у меня богатое воображение.

Взяв чайный поднос, Имке пошла в гостиную. Может быть, ночной канал показывает что-то интересное. Включив телевизор, она попала на сцену разговора матери и дочери.

Ютта! Она чуть не выронила чашку. Она забыла позвонить Ютте! В округе бродит маньяк, а она настолько увлеклась своей писаниной, что забыла о собственной дочери! И это притом, что Каро погибла!

Имке защелкала пультом, переключая каналы. Пошлые полуголые женщины в рекламе спортивных товаров не могли прогнать неприятное ощущение густой темноты и тишины за окном. Особенно неуютно она чувствовала себя с двух до пяти ночи. Она где-то читала, что большинство смертей приходится именно на это время. Уязвимая и беззащитная, она была ближе к смерти, чем когда-либо.

Сразу после завтрака надо позвонить Ютте и снова попробовать соблазнить ее идеей поездки на каникулы. Куда бы они сейчас ни поехали, везде будет безопаснее, чем тут. Наверное, надо обратиться за помощью к Берту Мельцигу. Пусть вызовет их на серьезный разговор, объяснит им всю серьезность положения. Девочки, возможно сами того не понимая, знают что-то об убийце. Или убийца думает, что знают. А вдруг у него есть ключ от их квартиры? Ютта должна немедленно поменять замок. Нет, она сама позвонит слесарю и договорится о смене замка. А потом поставит их перед фактом.

Кошки просились на улицу. Имке выпустила их и быстро захлопнула дверь. Везет же кошкам: никто не покушается на их жизнь — разве что куница изредка забредет из леса. А люди вынуждены существовать в своем жестоком и холодном мире.