Сброшенный корсет - страница 4

— Не знаешь? Итак, я тебя спрашиваю: видала ли ты где-нибудь в Вене, в Праге, в Крайне, в Ципсе, видала ли ты где-нибудь в Австро-Венгрии хоть одну вывеску с надписью: «Владельцы: Фриц Мюллер и дочь»? Видала? Да или нет?

— Нет, — коротко ответила я.

— А почему нет? Знает ли благородная барышня, почему нет? — Он посмотрел на меня поверх своей повязки, которая радостно задергалась. — Попробуй догадаться, раз ты такая умница-разумница?

Я молчала.

— Нет? Глупая гусыня! Тогда позволь сказать тебе, что такого не бывает. «Фриц Мюллер и дочь» — курам на смех! Такого нет во всем мире. «Фриц Мюллер и сын» — вот как это звучит, так, как и положено. — Он посмотрел на меня пронизывающим взглядом, встал и направился к двери. — Точно так же будет и у нас, — воскликнул он, берясь за ручку двери, — в моем доме. Фабрику получит Альбрехт. А над воротами будет написано: «Владельцы: Рюдигер Хюбш и сын»! Запомни это!

И тут вбежала Эрмина, в своем красном халате, со свечой в руке.

— Сударь! Что вы здесь делаете, ночью? Хотите испугать мою Минку? Я запрещаю вам это!

Отец опустил голову. Он стал вдруг похож на ребенка, которого поймали на воровстве.

— Сожалею, фройляйн фон Фришенбах, — пробормотал он подобострастно и сразу как-то съежился, — вынужденные обстоятельства, гм… выяснилось нечто принципиальное… Больше это не повторится. Целую ручки. Спокойной ночи. Целую ручки. — И отец исчез.

Я была совершенно потрясена. Дело не в фабрике. Производство фесок вовсе не было моим заветным желанием. Речь шла обо мне. «Притягивает к себе любовь, словно магнит?» Иллюзия. Я оказалась существом, никому не нужным, тщеславным и уродливым.

Самое ужасное — я ничего не могла изменить. Как бы я ни пела и ни играла на фортепьяно, как бы хорошо ни училась, какие бы картины ни писала и как бы выразительно ни декламировала наизусть целые театральные пьесы, все равно я никогда не стану сыном, никогда мое имя не будет красоваться на вывеске, и отец никогда не будет гордиться мною.

Всю ночь я размышляла о своей судьбе.

Последнее время отец вечно чем-то озабочен. Он постоянно в разъездах, у него какие-то дела в Леопольд-штадте; вдруг выяснилось, что он потерял очень много денег два года назад, в 1873 году, на Всемирной выставке в Вене. Правда, это случилось не с ним одним. Хотя выставка была великолепна и значительно подняла престиж Австрии, через восемь дней после открытия случился биржевой крах. Затем разразилась холера. Потом настала отвратительная погода, и многие гости не приехали. Девятнадцать миллионов гульденов было вложено во Всемирную выставку, а отдача — только четыре миллиона. Но разве это моя вина? Я не имела к этому никакого отношения. Чего же добивался мой отец? Какие тучи сгущались над моей головой?

На следующий день в двенадцать все стало ясно. Мы с Эрминой в виде исключения обедали не в моей комнате, а сидели за столом вместе с родителями. Мне не пришлось даже стоять, как это полагалось детям. Мне поставили стул, словно взрослой. И это было весьма кстати, иначе я за первым же блюдом (телячий язык в пикантном соусе — от одного вида которого мне становилось дурно) упала бы в обморок.

Будущее рушилось, к моему ужасу, прямо на глазах. Хотя на этот год все было расписано — мне уже шили приданое, а в сентябре должен был состояться мой первый бал (я четыре года брала уроки танцев), отец внезапно распорядился совсем иначе.

— Твоей Минке нужна профессия, — резко заявил он маме, — по зрелом размышлении и точном подсчете выясняется, что я не смогу дать ей приданого. Это… гмм… нанесло бы ущерб фабрике.

Я хорошо помню этот момент. Меня бросало то в жар, то в холод. Никакого приданого? Я не ослышалась? Я стану бесприданницей? Уж лучше умереть от оспы! Не так представляла я себе свое будущее.

Матушка побледнела и, отложив в сторону вилку с ножом, умоляюще взглянула на Эрмину.

— Какую профессию? — спросила она. — Для девушек нашего круга не существует профессий. Я ничего не могу понять, Рюдигер. Я принесла тебе состояние, а ты скупишься? И именно для моего ребенка? Мы так не договаривались, если ты меня правильно понимаешь. Ты нарушаешь слово. Минка воспитана для большого дома. Для образованного мужа. А теперь вдруг какие-то расчеты, выкладки, — и она сама должна зарабатывать на хлеб? Для меня это смертельный позор. Какой стыд! А тебе следовало бы застрелиться! Если ты человек чести.