Сброшенный венец - страница 23

Дедушка был еще и прекрасным рассказчиком. Бывало, он рассказывал мне что‑нибудь из русской истории, или из истории древней. А иногда — про свое детство, и про то, как жили его родители. Благодаря ему я знаю, как звали моих прадеда и прабабушку и их родителей, и кем они были. Мне было интересно слушать рассказы дедушки и вообще быть с ним. Между прочим, он умел делать очень многое: готовить, огородничать, колоть дрова, шить на машинке (одежду себе он чинил сам), стирать, играть на фисгармонии (о. Никодим уверял, что дед умел играть еще и на скрипке). Однажды выяснилось, что дедушка знает еще и медицину. Случилось это так. Зимой я заболел, и к ночи у меня поднялась температура. Мама забеспокоилась, потому что было слишком поздно, чтобы вызвать врача. Тогда дед достал из ящика стола деревянную трубочку (потом я узнал, что она называется «стетоскоп»), прослушал мне легкие, потом посмотрел горло, после чего, успокоив маму, извлек из буфета коробку с лекарствами, выбрал нужное и дал мне. Температура спала, и ночь я проспал спокойно, а наутро почувствовал себя лучше. А еще спустя три дня, благодаря деду, усиленно поившему меня клюквенным морсом и каким‑то приготовленным им самим отваром из трав, полностью поправился. Так неожиданно я узнал, что дедушка мой умеет еще и лечить больных, как настоящий врач. Но на мои расспросы, где он этому научился, дедушка отвечал своим обычным: «вот вырастешь–узнаешь»…

Но не думайте, что житье у дедушки было исключительно радостным и безмятежным. Именно здесь я впервые узнал и горькие обиды, и людскую несправедливость. Вот, например, что случилось со мной и с дедушкой в первомайский праздник. Сейчас первое мая называют «днем весны и труда», а тогда это был «день смотра боевых сил трудящихся» с демонстрациями, митингами и тому подобным.

Так вот, в тот год первое мая приходилось на понедельник, и в церкви был выходной. И дедушка решил порадовать меня, и повел в городской парк, который носил имя известного революционера–уроженца К., но который старые горожане между собой почему‑то называли иначе: «архиерейским парком». Возле входа в парк было много нарядных людей – детей и взрослых. Я заметил ларек с мороженым, а также продавца шариков, и стал просить дедушку купить мне самый красивый шарик, красный, продолговатый, который так и рвался с ниточки в небо. Дедушка уже стал искать в кармане деньги, как вдруг перед нами, немного пошатываясь, возник красноносый милиционер в форме и с кобурой на боку и, преградив нам дорогу, обратился к дедушке:

— Гражданин, здесь в таком виде ходить нельзя. Какой пример Вы подаете детям?..

Я забыл сказать, что, в отличие от о. Викентия, коротко стригшего волосы и бороду и вне церкви ходившего в пиджаке, мой дедушка–священник всегда носил подрясник. Вот и сейчас на нем был праздничный синий подрясник, подпоясанный блестящим поясом, вышитым стеклярусом. Дед поднял глаза на милиционера и спросил его:

— По–Вашему, лучше ходить с пистолетом на боку?

Милиционер буркнул что‑то обидное, и в парк нас так и не пустил. Пришлось нам идти домой без мороженого и красного шарика. Праздник был испорчен. Это была моя первая встреча с людской несправедливостью, и я никак не мог понять, почему быть священником, как мой дедушка – это плохо?

Да, это была моя первая встреча с людской несправедливостью, но не последняя. Или даже не первая. Просто я раньше не задавался вопросом, почему это ребята, с которыми я пытался подружиться, начинали избегать меня, когда узнавали, кто мой дедушка. Но куда обиднее оказалось то, что произошло зимой, когда я учился в школе.

Как‑то нам задали написать сочинение на тему: «на кого я хотел бы быть похожим». Разумеется, я написал, что хотел бы быть похожим на своего дедушку. К моему изумлению, за свое сочинение я получил не оценку, а запись в дневнике, согласно которой моих родителей срочно вызывали к директору. Узнав о случившемся, дедушка на другой день отправился в школу сам. Как видно, ему удалось замять историю со злополучным сочинением. Но с той поры меня дразнили «попенком», и никто не хотел играть со мной и даже сидеть со мной за партой. Несколько раз меня даже пытались побить, но тихоней я не был и умел давать сдачи. Особенно, когда они кричали, что мой дедушка – «поп — толоконный лоб» и «обманщик». Но все‑таки обида брала свое, и не раз я, забравшись дома на чердак, тайком ревел. И думал, что, когда вырасту, непременно стану врачом и отомщу им. Когда они заболеют, я не буду их лечить и скажу: «это вам за моего дедушку». Надо сказать, что такие мечты меня утешали. Однажды я проговорился о них дедушке. К моему удивлению, он сказал, что мечтать о мести – это грех.