Сцена из жизни - страница 6
Благодарю вас, Надежда Александровна, – отвечал он, сконфуженно опустив глаза, – ничего теперь. Немного простудился. Извините, что в халате. Прошу садиться.
– Полноте извиняться, – перебила его Крюковская, усаживаясь вместе с ним на турецкий диван. – Я рада, что вас здоровым вижу, а то Бог знает, что мне не представлялось.
Бежецкий растерянно молчал.
– Я очень к вам привыкла, только теперь поняла. Вас не вижу, точно чего-то недостает, – снова начала она.
– Спасибо вам за доброе слово…
– Тут не за что благодарить… это невольно.
Снова наступило молчание. Владимир Николаевич сидел, опустив голову.
– Что вы? Точно расстроены чем? – торопливо спросила она.
Он не ответил ни слова.
– Что с вами случилось? – с возрастающим беспокойством продолжала она. – Вы не больны, а у вас на душе что-то нехорошо. Я вижу. Отчего? Скажите мне. Не скрывайте. Вы знаете, как я близко принимаю к сердцу все, что до вас касается. Ведь я вам друг.
– Ах, какая пытка! – чуть слышно прошептал он.
– Что? Что вы сказали, я не расслышала? – задала она вопрос.
Бежецкий молчал.
– Вот видите, – покачала она головой, – я угадала, что что-то есть. Что-нибудь серьезное.
– Ах, Господи, – продолжала она в сильном волнении, – я так и ожидала. Догадалась по всему. Ваш растерянный вид, когда последний раз мы виделись, ваше молчание на мои письма. Да не мучьте же меня, скажите откровенно все. Я и так измучилась догадками все эти дни, не видя вас. Что такое, говорите, ради Бога.
– Какая вы добрая, хорошая, я не стою, чтобы вы так беспокоились обо мне, – проговорил Бежецкий, не поднимая глаз.
В голосе его слышались слезы.
– Стоите, или нет, это уже мое дело. А если вы считаете меня хорошей, как сейчас сказали, – доверьте мне ваше горе. У вас есть горе, не отпирайтесь… Я пойму… Все пойму и никому не скажу, не выдам вашу тайну…
– Ах, если бы вы знали, чего вы просите! Есть вещи, которые не только близкому человеку, – матери не скажешь… не посмеешь, – через силу произнес он.
Крюковская задумалась.
– Нет, друзьям надо все говорить. На душе легче будет, – заметила она после некоторого молчания.
– Верно… – начала было она снова, но остановилась, – денежные затруднения, – чуть слышно окончила она свою мысль.
Он упорно молчал.
– Или… – она с ужасом посмотрела на него.
– Да нет, что я! – Простите, что так допрашиваю. Я не имею права требовать доверия, если его нет…
– Не то, Надежда Александровна, не то, – с неизъяснимой мукой в голосе произнес он. – Если бы не доверял вам, не уважал бы вас, как лучшую женщину… нет, скажу правду не… любил бы вас, скорее сказал бы, легче бы было…
– Вы сейчас сказали такое слово, – встала она с дивана, – на которое я должна и хочу ответить откровенно.
Она задумалась.
– Если бы я тоже любила вас, тогда можно было бы все сказать? – задала она вопрос.
Он остался без ответа.
– А это так и есть, – в упор сказала она.
– Нет, этого не надо, – закрыл он лицо руками. – Я не стою вас… Вы не знаете, какой я…
Он не успел договорить. Она перебила его.
– Да разве можно любить и думать: стоит или нет? Это уж будет не любовь. Я люблю не так. Если любишь, так все простишь, все поймешь, без рассуждений, сердцем. Знайте это! Вот я вас люблю, вы мне то же сказали, так значит ничего не надо нам скрывать друг от друга. Если бы вы сделались разбойником, и то бы я вас не разлюбила. Страдала бы за вас, но не перестала бы любить и не бросила.
– Не стою я этого счастия. Проклятая совесть не дает…
Владимир Николаевич не договорил и вдруг неожиданно заплакал.
– Что это вы… о чем? – села с ним рядом Надежда Александровна. – Перестаньте, не мучьте себя, родной мой.
Она гладила его рукой по опущенной долу голове.
– Я как школьник перед вами, – сквозь слезы произнес он. – Мое наказание в моем унижении. Люблю вас и не смею поглядеть вам прямо в глаза. Стыдно, совесть мучает, грызет. Я перед вами гадость сделал. Простите ли вы мне?
Он схватил ее руки и стал покрывать их поцелуями, обливая слезами.
Она не отнимала их.
– Ваши деньги… начал было он.
– Не говорите об этом, – зажала она ему рот рукой, – не хочу я слышать вашего признания, видеть ваше унижение. Об этих деньгах никогда не спрошу. У вас мука в душе, я знаю, вам тяжело самому. Я все поняла. Вашу муку поняла, объяснила себе, оправдала и стало мне невыносимо жаль вас; хорошего, умного человека в вас жаль, нравственно страдающего. Так жаль вашей настоящей муки, что, кажется, за это я вас еще больше теперь люблю. Вы дороже, ближе мне стали. Облегчить вашу муку, утешить, успокоить хотела бы, примирить вас с вашей совестью и оправдать.