Счастье с привкусом дёгтя - страница 17

— Да я вообще-то не ленивая, — с осуждением покосившись на гору продуктов. — Да и руки на месте…

— В том-то и дело, — вот теперь удостаивает загадочным взглядом, от которого дышать трудно и дикая неуместная истома пульсирует внизу живота. Может, конечно, темнота всему виной — уединение, интимность обстановки, которую обостряет подрагивающая свеча, — вот сама себе и накручиваю. — Не думаю, что ленивая, но руки… заняты, — вновь в пакет ладонью ныряет.

— Вполне свободны, — упираюсь. Не упрямства ради, просто не понимаю в чём сыр-бор. Со стола забираю пустой бокал, который в потёмках поставила. Мужчина опять пригвождает взглядом:

— Если останусь… поверьте, заняты, — так однозначно, что чуть хрусталь не роняю. На меня никогда ТАК не смотрели — непристойно ласково, обещающе категорично. Даже щёки пылают.

Боже! Как хорошо, что нет света!

Подобного смущения ещё не испытывала, а что необычней мне — какие чувства рождает в уснувшем теле — какое-то сумасшествие половое.

— Ого, — не сдерживаю удивления, оценив размах подготовки незнакомца, — Да Вы закупились всерьёз и надолго. — А глаза к коробке презервативов, как прилипли, так и оторваться не могут.

— Зачем резинки? — нахожу членораздельные слова уточнить незначительную деталь, а то она, мягко говоря, меня с толку сбивает.

— Ну как же, — заминка. — Вы же вроде были расстроены, — поясняет вкрадчиво, хоть и с паузами мужчина.

— Это было вчера, — напоминаю сухо, — настрой сдулся, когда я себя ощутила не совсем аппетитной без ста граммов.

— Да нет, — робкая улыбка, — пятидесяти бы вполне… — странный по дикости юмор.

— Вы женаты! — добавляю не менее веский аргумент.

— А вы безнадежно счастливы…

Больно, незначительным словом будто по едва припёкшейся корочке на ране ножом проходится. С нажимом… Жестоко! Точным и беззлобным эпитетом надавить на самую больную точку во мне.

— Завидуете? — В глазах щиплет.

— Не то слово, — мягко шуршит. Упускаю момент, как оказываюсь в его объятиях. Теплых, уютных, нежных, вкусных…

Странно, но мужчина удивительно вкусно пахнет. Дорогой парфюм в купе с потом и лёгкими отголосками сигарет — не думала, что такое может пьяняще убаюкивать.

Носом в грудь — и бесстыже травлюсь новым видом наркотика — мужчины… С осторожными оглаживаниями, без хамства и желания полапать. Деликатными и в то же время совершенно не невинными. Мягкими, скользящими, при этом не позволяющие усомниться в его мужественности и силе.

Подрагивание рук, неровность дыхания, учащённое сердцебиение и умопомрачительное тепло… даже не так — жар, пекло… Они и меня окутывают. А ещё страх и уныние отступают.

Вот что делают поистине мужские объятия с хрупкой женщиной. Мужчина, которому не важно, что она сильнее многих. Кому плевать, что у неё случилось — он готов одним жестом доказать, что ОНА, прежде всего, женщина и НУЖДАЕТСЯ В ЛЮБВИ и КРЕПКОМ ПЛЕЧЕ.

Меня потряхивает от невысказанной боли. Меня переполняет от молчаливого понимания и участия. И НЕЗНАКОМЕЦ меня пьянит. А я не смею так бессовестно вдыхать чужого мужа!

Во рту горечь тотчас оседает — до тошноты мерзко. За себя, за него… и его жену!

— Не смейте меня трогать, — пихаю в широкую грудь и неровной походкой шагаю прочь из кухни. — Вы зря пришли, — злые слёзы жгут глаза, — мне подачки не нужны. Сочувствие своё упакуйте в то, что принесли и на хрен выметайтесь! — чётко указываю, куда ему следует уйти, а сама ковыляю в зал, где неясными бликами покачиваются огоньки двух полусгоревших свечей.

Лена

Праздничный стол теперь напоминает о том, что веселье закончилось унынием. И одиночеством! И боль моя осталась всё на том же месте!

Сажусь на стул. Локти на стол, бесцельным взглядом смотрю в никуда. Мне нужно выпить…

— Мне Вас не жаль, — раздаётся мягкий голос незнакомца. — Я даже не в курсе причины вашего… счастья. Но о глубине догадываюсь.

— Вы извращенец? — уже без злости, скорее пытаясь доковыряться до вменяемости мужчины и степени заболевания.

— Неожиданно, — руки на груди складывает и подпирает плечом дверной косяк, — но, видимо, да.

— И не лечитесь?.. — ворчу, шмыгнув носом.

— Да мне и так нормально живётся, — умудряется мою истерику усмирить обычным спокойствием, мягкостью и ответом неожиданно глупым и столь обескураживающим.