Счастливчик Лазарев - страница 19

Дед Хасан, отхлебывая чай, расспрашивал Артема, какие народы живут на Сахалине, кочуют ли, правда ли, что на Сахалине есть дикие кони. Наверное, так же тысячу лет назад расспрашивали гостя в жилище кочевника-скифа, угощая его чаем и медом диких пчел. А наружи текло время.

С дедом Хасаном Артем говорил степенно, слушали тут каждого, не перебивая. Застольная беседа в доме Кости была, видимо, делом серьезным.

Говорили обо всем на свете: о сене, о скотине, о детях. Артем рассказал об одичавших сахалинских конях, о старике ненце, который до сих пор охотится с луком. Женьке совсем не скучно было слушать эту беседу. Нравился ей чай, забеленный молоком, и казахский деликатес — жареные внутренности жеребенка.

Когда Артем рассказал про авиационную катастрофу, случившуюся на Сахалине, в которой погибли все, кроме грудного ребенка, дед Хасан долго с огорчением тряс головой, потом сказал:

— Конь надо ехать. Верблюд. Зачем спеши? Один казах солнышко бежал догоняйть. Весь день бежи, сильно спеши. Упал, сердце лопнул, помер.

И верно, думала Женька. Очень мы спешим, устраиваем из жизни киношную погоню. Торопимся поскорее вкусить и запретного, и дозволенного, узнать все, все, все…

В доме было несколько комнат, каждая о двух-трех окнах, и все окна глядели в степь, освещенную низким вечерним солнцем. Степь нежилась, залитая розовым светом, сверкала по низинам изобильной водой.

— Ты письмо писал, — спросил Костя, — хотели тебя командир ставить?

— Хотели, — ответил Артем. — Пастухом, вроде тебя. Табун вертолетов давали. Я побоялся — разбегутся, отказался.

Аня, постелив Женьке на кровати, присела рядом пошептаться по-бабьи. Она успела подоить корову и кобылу, от нее пахло парным молоком. Должно быть, Аня думала, что Женька — невеста Артема, и стала говорить о том, какой Артем хороший человек и, наверное, будет большой начальник, а все не женат. Жалко: без семьи «хоть баба, хоть мужик, совсем яман, плохо».

— Тебе тут, Аня, не скучно жить… всегда? — чтобы переменить разговор, спросила Женька.

— Девушка скучно — клуб бежит, а баба когда скучно? Родишь три-четыре бала — все время весело.

Теоретически Женька допускала, что и она будет замужем, но хозяйкой дома, царицей кухни представить себя не могла. Замужние однокурсницы, случалось, давали ей подержать упакованных в ватные конвертики своих чад, но Женька, кроме брезгливого недоумения, ничего не испытывала при этом, считая себя выродком в женском племени.

Родив, бывшие подружки сразу дурнели, тускнели, лица их уже ничего не выражали, кроме страха за своего Гогочку или собачьего умиления перед его совершенствами. Весь мир божий уходил на второй план, только Гогочка, Танечка и ошалелый бег с авоськами, заботы о кашках, витаминах, бессменная вахта возле колясочки. Дивилась Женька, что за чудовищная плата за жалкий грамм всем доступных радостей? Нет, нет, в молодости должно быть что-то другое, ведь лишь молодость зажигается безумным желанием догнать солнце, не пугаясь бездны…

В прихожей загакали гусыни, Аня вскочила, прервав себя на полуслове. Женька слышала, как гусыни редко и тяжело прошлепали в сенцы, закричали на дворе беспокойно и громко.

— Тега, тега, тега! — нежным голоском позвала Лиля.

Кто-то почесался об угол избы — Чингиз или теленок, басом проблеяла овца, дробно застучали о таз гуси… Удивительно прозрачны, чисты степные звуки.

Нет, ничего тут не понимала Женька, все было для нее в Анином доме загадкой. Никаких удобств, ни электричества, ни телевизора; под одной кровлей люди и животные — каменный век, но сколько тепла, света в Аниной семье! Женьку поразила странная мысль: у Ани пятеро детей, дом, хозяйство, а у нее лишь кукла Чио. А ведь они почти ровесницы…

Чего, в конце концов, хотела Женька? Наверное, тоже счастья. Но какого? И что такое счастье?

В окнах тлел сиреневый закат, степь загадочно мерцала глазами-озерами. Всю округу заполнила тишина, и возникали из этой тишины Женькины вопросы без ответов.

Есть целлофановое счастье ее матери, есть первобытное счастье Ани. Но ведь и то, и другое — золоченое счастье полурабыни. Неужели и ее, Женьки, удел все тот же — служить? А во имя чего?