Счастливые привидения - страница 18
Когда Куттс спустился вниз, Уинифред наигрывала на рояле мелодию из «Валькирии»[11].
— В первый раз мыл руки в Англии, — объявил Куттс, глядя на свои ладони. Уинифред коротко рассмеялась. Она ненавидела грязь, и ее удивляло его безразличие к временному неудобству.
Куттс был высоким, сухопарым, с маленькими руками и ногами, с грубыми, даже уродливыми чертами лица и завораживающей улыбкой. Уинифред всегда поражало, каким он мог быть разным. Особенно его глаза. То они были голубыми, холодными, дерзкими, то темнели и наполнялись теплом и лаской, а то сверкали, как у зверя.
Куттс устало опустился в кресло.
— Мое кресло, — произнес он, словно ни к кому не обращаясь.
Уинифред наклонила голову. Не стянутое корсетом тело низко наклонилось над роялем. Он смотрел на ровную спину, из которой не выпирали лопатки, и дивился тому, какая она крепкая. Когда Уинифред опустила руку, он перевел взгляд на ямочки на локте. Поймав его взгляд, в котором были и задумчивое восхищение, и воспоминание о забытых мгновениях, Уинифред медленно раздвинула губы в улыбке и спросила:
— Чем вы занимались?
— Ничем, — ответил он, решив ничего не скрывать. — Хотя столько всего было. Думаю, эти месяцы выпадут из моей жизни, исчезнут без следа, не будут иметь последствий. Я забуду их.
Ее голубые глаза потемнели, и устремленный на него взгляд сделался тяжелым. Она ничего не сказала. И он едва заметно улыбнулся.
— А вы? — спросил он некоторое время спустя.
— Со мной было иначе, — тихо проговорила она.
— Вы сидели и смотрели в свой магический кристалл, — засмеялся он.
— Пока вы сражались… — Она не закончила фразу.
Он хохотнул, вздохнул, потом опять воцарилось молчание.
— У меня было множество видений, они приходили ко мне в снах, пропитанные потом, — произнес он.
— Кого вы читали? — Она улыбнулась.
— Мередита. Очень здоровое чтение, — со смехом ответил он.
Поняв, что ее раскусили, она тоже рассмеялась.
— Вы узнали все, что хотели узнать? — спросил он.
— Ну, нет! — громко воскликнула она.
— Что ж, тогда заканчивайте. Я пока в полном здравии. А вы как?
— Но… но… — упрямо бормотала она. — Что вы собираетесь делать?
У него как будто затвердели губы и взгляд сделался тяжелым, однако ответил он, не задумываясь:
— Продолжать.
Опять они заняли свои позиции на поле битвы. Уинифред не понимала, как он может жениться, это казалось ей чудовищным, и она сражалась против грядущего брака. Смерила изменника ведьминским взглядом исподлобья. Темно-синие глаза видели его насквозь. Куттс поежился, словно от боли. Уинифред становилась жестокой, когда он давал волю своему будничному, банальному «я».
— Вы посмеете продолжать?
— Почему «посмею»? Что в этом такого особенного?
— Не знаю, — ответила она, испытывая горькое разочарование.
— Какая разница…
— Но… — Уинифред продолжала медленно, не шутя, выяснять что к чему. — Вы ведь знаете, что собираетесь делать.
— Я женюсь — осяду — буду хорошим мужем, хорошим отцом, хорошим партнером в бизнесе; растолстею, стану приятным во всех отношениях господином — quod erat faciendum[12].
— Отлично, — подводя черту, проговорила она глубоким голосом.
— Благодарю.
— Я не поздравляю вас.
— А! — вырвалось у него, и он затих, печальный и неуверенный в себе. А Уинифред все не сводила с него тяжелого взгляда. Впрочем, он не возражал против того, чтобы его изучали, ему даже было лестно.
— Ну, наверно, это хорошо или может быть хорошо, — проговорила Уинифред, — но вам-то все это зачем? — зачем?
— Как зачем? Что значит зачем? — Я так хочу.
Однако он не мог закончить разговор на столь непочтительной ноте.
— Послушайте, Уинифред, мы с вами лишь свели бы друг друга с ума, мы оба стали бы ненормальными.
— Пусть так, — сказала Уинифред. — И все же, почему она?
— Почему я женюсь на ней? — Не знаю. Инстинкт.
— У человека много инстинктов, — горько усмехнувшись, проговорила Уинифред.
Для него это был новый поворот.
Уинифред подняла руки и усталым жестом вытянула их над головой. У нее были прекрасные сильные руки, напоминавшие Куттсу о «Вакханках» Еврипида — белые, округлые, длинные руки. Сразу же приподнялись груди. И вдруг она уронила руки на подушку, словно они были слишком тяжелыми для нее.