Счастливые привидения - страница 20
В сгустившейся тишине он слышал далекий глухой перестук ее сердца и короткий щелчок искры в лампе.
Он поднял Уинифред. Она поддалась, не разнимая рук на его шее, и в конце концов прижалась к груди мужчины, который стоял, широко расставив ноги, и крепко обнимал ее, не отрывая губ от ее шеи. Неожиданно она повернулась, чтобы поцеловать его в чувственные красные губы. И он ощутил во рту вкус своих усов. В первый раз она, действительно, поцеловала его. Куттс был как в тумане, у него так громко билось сердце, словно все его тело стало одним большим сердцем. Ему было невыносимо больно, как будто он, или сердце, пульсировали в наступившей ночи так, что все кругом сотрясалось из-за пульсации его готового взорваться тела.
Боль стала такой сильной, что голова вдруг перестала кружиться, и он опомнился. Уинифред сжала и отвела губы, подставив ему шею. С нее было довольно. Куттс открыл глаза, все еще не отнимая губ от шеи женщины, и поразился — все в комнате стояло на своих местах, а совсем рядом с его глазами были полусомкнутые ресницы той, которая едва не впала в обморочное состояние из-за того, что ее страсть внезапно иссякла. Куттс уже видел ее такой и знал, что ей был нужен от него лишь поцелуй, не больше. Тяжелое женское тело висело на нем. А его тело пронизала боль, словно оно было раздутой жилой. Еще какая боль; и сердце мертвело от горя и отчаяния. Уинифред бесила его и лишала сил, как смерть, заставляла врать другой женщине. Трепеща от муки, Куттс вновь открыл глаза, и его взгляд упал на лампу из натуральной слоновой кости. И его сердце загорелось яростью.
Сам не зная как, он толкнул подставку ногой, и та покачнулась. Лампа как будто подпрыгнула на ней и с громким стуком упала на блестящий натертый пол. Тотчас заплясал, запрыгал голубой огонь. Уинифред разняла обнимавшие Куттса руки и уткнулась лицом ему в шею. Пламя направилось к ней, голубое, с желтым язычком, которым стало лизать ее платье и руку. Тогда она снова судорожно ухватилась за Куттса, едва его не задушив, но не издала ни звука.
Куттс поднял ее и, с трудом передвигая ноги, понес вон из комнаты. Потом, высвободившись из ее рук, стал сбивать пламя с ее платья. У него было опалено лицо, и он едва мог разглядеть стоявшую перед ним женщину.
— У меня нет ожогов, — крикнула Уинифред. — А у вас?
Прибежала экономка. В гостиной пламя то припадало к полу, то взлетало к потолку. Оторвавшись от Уинифред, Куттс и набросил на огонь один из больших шерстяных ковров, потом постоял немного, вглядываясь в темноту…
Когда он шел мимо, Уинифред попыталась было удержать его.
— Нет-нет, — проговорил он, нащупывая задвижку. — У меня нет ожогов. Просто я неуклюжий дурак — неуклюжий дурак!
В следующее мгновение Куттс уже был на улице и бежал прочь, вытянув перед собой, как слепец, красные обожженные руки.
Новомодная Ева и старомодный Адам
I
— В конце концов, — проговорила она с коротким смешком, — что замечательного в том, что ты торопишься домой, ко мне, если тебя тут все раздражает?
— Тебе хотелось бы, чтоб я не торопился? — спросил он.
— Я бы не возражала.
— Наверно, все же возражала бы, если б я задержался в Париже на пару дней — или пару ночей.
Она расхохоталась, издевательски фыркая.
— Ты! Ты и Парижские Ночные Развлечения! Выставил бы себя дураком.
— Все же я мог бы.
— Ты — мог бы! — передразнила она его. — Да ты весь обслюнявишься, пока подойдешь к женщине. Пожалуйста, пожалей меня — моя жена неласкова со мной!
Он молча выпил чай. Уже год как они были женаты, обменявшись кольцами скоропалительно, по любви. А последние три месяца почти постоянно вели войну, какую ведут многие пары, сами не зная почему. Вот опять. Ему показалось, что он заболел. В животе появилась неприятная, лихорадочная пульсация — в том месте, где из-за скандалов начался воспалительный процесс.
Она — красивая тридцатилетняя женщина, светловолосая, цветущая, с гордым разворотом плеч и с лицом, сияющим неуемной жизненной силой. Однако в прищуренных зеленых глазах было заметно странное озадаченное выражение. Поглощенная собственными мыслями, женщина сидела перед столом с чайным подносом. Ведя войну с мужем, она как будто вела войну сама с собой. В серебре, освещаемом красным огнем из камина, отражалось зеленое платье. Бездумно подавшись вперед, она вытащила из вазы несколько цветков примулы и закрепила их на некотором расстоянии друг от друга в косе, которую оборачивала вокруг головы на крестьянский манер. В таком виде, с цветами в волосах, она была похожа на Гретхен. Однако полному сходству мешала странная полуулыбка в глазах.