Счастья тебе, Сыдылма! - страница 71

А юрту ограбили. Его словно кипятком облили. Приметил следы автомашины, осмотрел внимательно — грузовая. «Подъехали, погрузили и увезли. Конечно, юрта без хозяина уже сколько стоит и никого вокруг — что хочешь, то и делай». Открыл дверь юрты и от гнева весь потом покрылся с головы до пяток. Все вынесли, все под метелку! Только что печь не тронули. Белая болезненная трава торчит там, где стояли кровати и ухэг, придавленная к земле там, где был сундук. Клочки бумаги на утоптанном земляном полу. Да и печку-то, наверно, потому не взяли, что мараться не хотелось — сажа. Медленно обошел он юрту, постоял у очага и вышел на свежий воздух. И даже зеленая равнина и голубое небо над нею показались мрачными. Плюнул в сердцах: «Вот же гады! Вот тебе и домашний очаг. Очаг…» Он горько усмехнулся: давно уже остыл его очаг, давно перестал быть родным и уютным. И все-таки он остался, остался холодный, мертвый, безмолвным укором ему, одинокому, никому не нужному мужчине. Хозяину… Как насмешка. «Ничего, ничего, — успокаивал он себя, — недаром мама говорила: был бы очаг, а тепло будет».

Буряты издавна поклонялись огню, источнику жизни, символу семейного счастья. Еще до прихода буддизма из Индии через Монголию, они возжигали огромные костры и вокруг высокого буйного пламени плясали ритуальный языческий танец ёохор, танец радости и счастья. Вокруг огня неистовствовали, дергаясь и выкрикивая проклятия злым духам, шаманы. Удача на охоте, благополучно закончившаяся зимовка скота, свадьба и рождение ребенка — все было причиной веселья у животворного костра. И хотя проникшая в Бурятию желтая вера дико враждовала с шаманством, отвергнуть преклонение людей перед огнем она не смогла и хитро использовала языческий обычай в своих целях. Возникло множество запретов: нельзя перешагивать через огонь, нельзя сжигать в нем нечистоты, нельзя в него плевать. И жертвы божеству приносились огню: прежде чем приступить к трапезе, самый первый глоток, самый первый кусок надо бросить в огонь. Жених и невеста в самые первые трое суток совместной жизни не должны были отлучаться от очага, поддерживать в нем пламя, не давать ему умереть. И этот огонь, символизирующий вечную любовь и вечное счастье в новой семье, разжигал, высекая искру из кремня, самый старший и самый уважаемый мужчина из рода жениха. Когда-то и Балма с Борисом трое суток поддерживали огонь в своем семейном очаге.

Балма! И словно пламя того очага обожгло Бориса. «Она! Конечно же, это она опустошила юрту, увезла все отсюда! Она сказала, что не переступит порог этой юрты, но вещи пожалела оставить, все выскребла. Проклятая ведьма! Бросила юрту, бросила!» От ярости Борис заскрипел зубами. И вспомнился отец, его шершавые большие руки, сухие потрескавшиеся губы. Видел бы сейчас своего сына, одинокого, затравленного, без жены и детей, ограбленного женщиной что сказал бы он? От бессилия и унижения даже слезы закипели на глазах Бориса. «Что я могу сделать, что? Хоть кровь вместо слез брызни — не поможет». Он пытался взять себя в руки, но оскорбленное мужское достоинство с новой силой бунтовалось в нем, и злоба подсказывала страшные мысли: «Отомщу! Погоди, дай срок! Не будет тебе пощады!» И тут же почувствовал слабость: ничего он не сможет сделать, никому он не отомстит. Кому мстить-то? Женщине, которую он сам оскорбил и унизил? Никакой самый справедливый суд не оправдает его! Суд… Еще ведь надумает разводиться, если соберется еще раз замуж, по судам затаскает, дележ вещей начнется. Да что там ему достанется, она — с дочерью, а ему чемоданчик с бельем. Боже мой, боже, что же это творится ныне в Белой степи? Он опустился на колени:

— Господи! Кто же поможет мне? Кто вернет мой покой, мою семью, мое счастье? Белая степь! Белая степь! Пожалей мою старую мать! Пожалей мою единственную дочь! Спаси, подскажи, что мне делать, что делать?

Безмолвствовала Белая степь, даже эхом не отзывалась, нет в степи отклика голосу человеческому. И синее небо голубым своим огромным глазом равнодушно взирает на страдания сына Белой степи.

В таком состоянии и застал Бориса подъехавший на верблюде Негр Дамби. Каждое утро выбирал он свободный час, чтобы съездить к юрте Дугаровых — не случилось ли с нею чего? А теперь вот неожиданно застал лежавшего на земле Бориса.