Седьмое лето - страница 10
И тут появился взгляд.
Сначала осторожный, чтоб не заметили, потом чуть смелее, а в конце уже ничем не прикрытый. Но эта неприкрытость была адресована лишь только ей одной и не для официальной Марины Алексеевны, а для нежно-интимной Мариночки.
Остальной же мир продолжал существовать в своей обыденной жизненной параллели, не замечая двоих новообразованных любовников.
Да может оно и к лучшему.
Общего было много – интересы, желания, цели, стремления. Смеялись над одними шутками, любили одни и те же песни, сыпали в чай одинаковое количество ложечек сахара, одинаково не любили четверги и одинаково обожали вторники. Даже родились в один день. Только вот с разницей в четырнадцать лет.
Он был учитель физкультуры, недавно переехавший к ним в город. Быстро влился в женский рабочий коллектив, завоевав их сердца своей скромной недоступностью и цветами, принесёнными в первый же день. Пользовался уважением учеников благодаря своей строгости, которая не переходила за черту и бесконечными интересными историями, которые любил рассказывать в перерывах между уроками.
Одно в нём было странно, непривычно и смешно, это имя. Аарон. Вернее даже забавляло не оно, а сочетание с отчеством «Иванович». Чем руководствовался его отец, давая сыну еврейское имя – неизвестно, ведь сам он был насквозь русским человеком («Если кто и влез ко мне, Так и тот татарин»[6]) и в отличие от «жертв» циркумцизии, любил поворчать на своё правительство. Может когда-нибудь он и открыл бы тайну смысла имени, но как-то раз, традиционно, ушел утром выгуливать собаку.
Собака вернулась, Иван нет.
Внеучебное и близкое знакомство произошло там, где и подобает знакомиться советской интеллигенции – в библиотеке. Аарон принёс, на возврат, редкую «Слово о живописи из Сада с горчичное зерно» в переводе Завадской, Марина же брала популярную «Даму с камелиями» Дюма сына, в переводе Антик.
Поздоровались немного сухо, официально, как и положено, но постепенно общение стало легче, приятнее веселее. Закончилась встреча проводами до дома и неожиданным поцелуем в подъезде.
Разошлись.
Поцелуй на губах остался.
Встречи перестали ограничиваться занятиями физкультуры и теперь носили личный характер. Кинотеатры, музеи, парки – всё это стало родным домом, для новой, заранее осуждённой, псевдо Набоковской любви.
Люди изначально содержат в себе множество несоответствий, которые, либо постепенно затухают, либо формируются, оставляя отметины на всей последующей жизни. Так и Аарон, крепкий мужчина, жмущий с груди девяносто килограммов, увлекался несвойственным в таких случаях занятием – каллиграфией.
Подсел он на неё ещё в армии, из-за великой русской проблемы – «От нечё делать». Сначала подолгу выводил красивым почерком письма домой, потом стал оформлять стенды, затем, когда прознали, подписывать открытки для жён/любовниц старших по званию. Так он и тренировался, совершенствовался, углублялся.
Теперь же учитель физкультуры нашел благодарную, терпеливую и способную ученицу.
Сидя обнаженными за письменным столом, Аарон щедро делился накопленными знаниями, а Марина жадно впитывала секреты чистописания (ну не могла привыкнуть к чуждому слову «Каллиграфия»). Она прилежно училась держать остроконечное перо под правильным наклоном, чтоб не цеплять бумагу, заправлять его чернилами не окуная в чернильницу, делать нужный нажим, чтоб буква придавала нужную красоту. И в попытках найти различие между Уставом и Полууставом, будущая мать Павлика старалась не влюбиться в этого взрослого для неё, но уже такого близкого человека.
Первый мужчина остаётся в памяти женщины на всю жизнь. Но те, дача, алкоголь, непонимание, сила, слёзы, оторванная пуговица, спущенные колготки – услужливое сознание постепенно вымарало из головы и сердца. Эти же шестьдесят три дня, каллиграфическим почерком, были вписаны кем-то свыше, в еще не законченную книгу «Марина Алексеевна____________________»
А потом они узнали.
Все, одновременно и сразу.
Это как с выставкой «Новая реальность» – жили себе авангардисты советские, работали, ни кому не мешали и особо уж внимание не привлекали. Но стоило Никите Сергеевичу прокричать про совесть, педерастов, выкорчёвывание, да народный хлеб, как тут же все стали перешёптываться, осуждать, показывать пальцем.