Седьмое таинство - страница 5

Не то чтобы это было тайной. В студеное февральское утро, когда над Тибром повисли в ледяном воздухе пряди тумана, Пино внезапно для себя заметил, что сюда явился посетитель — часы показывали всего двадцать минут восьмого, двери он должен был открыть лишь через десять минут. В дверях стоял мужчина, прямо под маленьким окном-розеткой, притопывая ногами от холода. Пока Габриэлли в последний раз осматривал реку, по которой лениво скользил одинокий большой баклан, то исчезая в серой пелене, то появляясь, он размышлял, что могло привести сюда этого неприметного типа среднего возраста. Не привычный молодой искатель сенсаций, насколько можно было судить по его внешности, хотя, конечно, точно сказать невозможно, поскольку незнакомец плотно закутался в тяжелое черное пальто, а шерстяную шапочку натянул на самые уши.

Габриэлли проскочил через улицу, лавируя между машинами — что поделаешь, час пик, — подошел ко входу в церковь и расплылся в самой доброжелательной улыбке, быстро бросив в сторону посетителя: «Бон джорно».[5] И услышал в ответ неясное бормотание. Говорил ранний посетитель по-итальянски, вот только слова едва просачивались сквозь толстый шарф, который этот тип натянул до самого носа. Может, именно этим и объяснялся столь ранний визит, а может, просто — чувствительностью к холоду, хотя нынче было не так уж скверно, как случалось по утрам в иные февральские дни, которые Габриэлли отлично помнил.

После того как незнакомец задал обычный вопрос: «Она по-прежнему на месте?» — у Пино сразу испортилось настроение. Посетитель оказался очередным любопытствующим туристом.

Церковный смотритель подавил готовое вырваться ворчание, достал старинный ключ от дверей главного входа, впустил посетителя и указал дорогу через неф, едва освещенный скудным утренним светом. Посмотрел вслед, а затем прошел в свою маленькую комнатку, погрел руки о картонный стаканчик с кофе-капуччино и взял единственный корнетто[6] с джемом — только это и позволяла диета, на которой он сидел. Пино сделалось немного не по себе. Он привык к тому, что первый час дня всегда был в его полном распоряжении, прежде чем сюда кто-то явится, час для чтения и размышлений, время, чтобы побродить по церкви, которую хранитель теперь считал своей собственной вселенной — хотя бы на несколько часов в день.

Габриэлли взял со стола брошюру и подумал, не пойти ли к посетителю и не предложить ли ее. Брошюру издали добрых двадцать лет назад, и она немного попахивала плесенью — а все оттого, что тираж был свален в сырой шкафчик в его кабинетике и буклеты валялись там пачка на пачке. Когда смотритель предлагал их посетителям, те обычно отрицательно качали головой и говорили: «Нет, не нужно», — но Пино вовсе не просил денег взамен. Бывший преподаватель был бы счастлив раздавать их бесплатно. Он ощущал бы себя гораздо более счастливым, если бы как можно больше людей оценили саму церковь, вместо того чтобы бежать к витринам, в которых — смотритель был в этом совершенно убежден — хранилось одно старое барахло.

В городе, переполненном и перегруженном барокко и классицизмом, церковь Святого Сердца Христова была единственным маленьким, ярким, неиспорченным образчиком северной неоготики. Туристы едва обращали на нее внимание, пробираясь мимо в жутком транспортном потоке, ругаясь и обреченно вздыхая. Улица, ведущая вдоль берега реки от замка Святого Ангела[7] на запад, и впрямь всегда была забита машинами. Габриэлли знал каждый дюйм этой церкви, каждую резную колонну, каждый изгиб изящного сводчатого потолка и отлично понимал — как архитектор по образованию и как простой зритель, — насколько церковь неоценимый памятник.

Те, кто знает итальянский, могут прочитать в путеводителе, как болонский архитектор Джузеппе Гуаланди, выполняя указание высокого французского клерка, желавшего одарить Рим миниатюрной копией знаменитого Шартрского собора, создал этот кафедральный собор, украшенный менее дорогими витражами и явно спроектированный для размещения в тесной городской застройке. Брошюра поведала бы о том, как этот сановный церковник, вдохновленный странным происшествием, имевшим место в этой самой церкви, распорядился создать здесь небольшую экспозицию всего из двух витрин — большой и маленькой, — заполненных скромной коллекцией экспонатов.