Седьмой переход

Борис БУРЛАК

СЕДЬМОЙ ПЕРЕХОД

Роман

1

Разгар степного лета.

Третий месяц над Южноуральском безоблачное, вылинявшее небо. Не успеют затвердеть на подплавленном асфальте узорчатые следы грузовиков, обутых в новую резину, как уже всплывает из-за дальних гор притемненное суховеем солнце, и с самого раннего утра над большаками и проселками, куда ни глянь, распускаются высокие завесы, будто все дороги усеяны дымовыми шашками. Клубящаяся пыль надвигается и на окраины Южноуральска, где громоздятся серые башни элеваторов. А по вечерам в безветрии чудится, что город дотлевает, слабо потрескивая угольками, как брошенный костер, что оставил тут, на своем обеденном привале великий землепроходец — летний день...

Анастасия Каширина стояла у настежь раскрытого окна и всматривалась в сторону Менового двора: к нему легко подкатывал среднеазиатский поезд. Нет, она никого не ждала оттуда, с юга: у нее не было там ни родных, ни знакомых. Просто привыкла в последнее время встречать этот скорый поезд, с которым когда-то отправился в Москву Леонид Лобов. Сколько воды утекло с тех пор в Урале, а железнодорожное расписание, кажется, и не изменилось.

Внезапно очень близко, прямо за рекой, отвесно раскроил полнеба раскаленный, оранжевый клин молнии. Вслед за ним, играючи, вкось полоснула другая молния — ослепительно белая, с голубоватым острием. Коротко, звонко ударил гром. Рывком подул свежий ветер. И щедрый запоздалый ливень нежданно-негаданно, под прикрытием сумерек, нагрянул на притихший город. Совсем некстати: с конца мая ни единой тучки, хлеба еле-еле выдюжили, и вот — на тебе — полил, как из ведра, когда началась уборка. Слишком поздняя эта благодать.

С размаху хлопнула форточка в соседней комнате, звякнуло разбитое стекло. К счастью, дети не проснулись. Укрыв их тканевым одеялом, Анастасия присела на подоконник, залюбовалась дочерью и сыном. До чего ж они не похожи друг на друга! Леля спала на старом плюшевом диване, свернувшись, как всегда, в комочек. Ее темные косички развились, красная муаровая лента свесилась на коврик: видно, девочка не раз перевернулась с боку на бок, пока, наконец, не устроилась поудобнее и не забылась. Она дышала едва заметно, словно притаилась в ожидании матери. Тонкая бровь ее чуть вздрагивала, в уголках обидчивых губ теплилась, не потухая, милая улыбка. А Мишук, на целых четыре года младше Лели, разметался в своей кроватке, по-мужски раскинул руки,— этакий богатырь, досыта набегавшийся за день. Рыжеватые волосы его были всклокочены, брови смешно нахмурены, обветренные губы плотно сжаты: серьезный и сердитый парень — вылитый отец. Анастасия переводила взгляд с дочери на сына, с сына на дочь, будто сравнивая их в первый раз, и от бурной материнской радости трудно было усидеть на месте; расцеловать бы их сейчас, повозиться с ними на полу, позабыв обо всем на свете. Но пусть спят. Не за горами уже сентябрь, вот и для Мишука начинается рабочая пора.

Скоротечный, шумный ливень стих. Анастасия раскрыла дверь на балкончик, жадно вдохнула опресненный невесомый воздух. Как еще, оказывается, светло! И небо, и город точно заново побелены. Всюду размашистые мазки огромной кисти августовского ливня; он и вокруг города прошелся, подновив запыленный узенький бордюр степного горизонта. Люди идут, обходя лужи на тротуаре, наклоняются под мокрыми ветвями разросшихся кустов акации, что отливают мягко-зеленым лаком. Осторожно, весь мир окрашен!

Ну разве уснешь после такой грозы? Южноуральск кажется неузнаваемо помолодевшим, и смутно предчувствуешь какие-то перемены в своей жизни, хотя все для тебя давным-давно определено с той поразительной ясностью, которая возникает сразу же, как только ты становишься матерью... Анастасия включила настольную лампу, взяла папку с газетными вырезками — статьями Родиона. Уезжая в командировку, он забыл убрать их в секретер, и Анастасия второй вечер не спеша перелистывала все это «собрание сочинений» мужа.

Тут были статьи разных лет и лишь «этапные», как называл их сам автор. Конечно, Анастасия немедленно прочитывала каждую в день выхода газеты. Но вот они лежат перед ней, собранные вместе, стиснутые замочком скоросшивателя, и, странно, она не испытывает прежнего удовольствия, а ведь здесь не одна, целая сотня пережитых радостей. Больше того, эта папка из серого картона начинает раздражать Анастасию. Даже завидная аккуратность Родиона, тщательно подшивающего очередную вырезку, злит ее сейчас.