Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей - страница 10

И заканчиваю историю с семьей Ломоносовых. В конце войны, уже после блокады, тетя Настя, во исправление своего греха, родила дочку Зину. В нашей большой коммунальной квартире мы с ней были самые младшие, и я с ней нянькалась в коридорах нашей большой общей квартиры.

А вот еще одна история про то, за счет чего мы выжили в первую страшную зиму. В нашей квартире жила заведующая детским садом. Как мне рассказывала мама, к нам в комнату утром зашли трое соседок и сказали: «Ася, мы собираемся взломать комнату заведующей, так как подозреваем, что у нее там есть запасы. Пойдем с нами». «Нет, – закричала мама, – я коммунистка и не пойду на грабеж». «Дура, посмотри, у тебя ребенок умирает, а ты что?» «Нет», – кричала мама. «Ну тогда мы тебя связываем и тащим с собой». Так и сделали. Оказалось, что в комнате заведующей стояли штабеля ящиков с крупами, сгущенным молоком и еще много чего съедобного. Соседи все разделили на равные для всех части. Заведующая пришла, но никаких действий не предприняла, т. е. милицию не вызвала, что подтвердило незаконность ее запасов, отобранных от детей детсада. Ну а мы в квартире за счет этого выжили.

Через год народу в Ленинграде стало значительно меньше: кто умер, кто эвакуировался через Ладогу, а мы остались, так как мама работала и определила меня в детский сад-ясли где-то во дворе на Невском проспекте, дом 136. Я только помню, что он был расположен в подвале дома, так как при бомбежке всех детей в убежище не перетащить, а так мы как бы всегда более-менее в безопасности. Я очень хорошо помню, как всех детей уже разобрали, а моя мама задержалась на работе и со мной осталась одна воспитательница. Я стояла на столе у окна и видела ноги проходящих, пытаясь увидеть мамины ноги.

Следующую зиму мы тоже пережили с трудом, мама уходила на работу, а меня соседи выпускали во двор гулять. И знаете, я помню только одну игру: мы все из грязи лепили буханки хлеба, потом кто-то становился продавцом, а мы выстраивались в очередь и покупали за бумажки этот хлеб.

А теперь совершенно страшная история, но это было. После войны мама рассказывала это тем, кто не был в блокаде и не понимал, как это было тяжело. До войны мамина двоюродная сестра Люся стала работать на Октябрьской железной дороге и поселилась в ведомственном доме напротив Волковского кладбища. Соседка по дому держала корову, так как массовой застройки еще не было. Когда началась война и у мамы пропало молоко, тетя Лида иногда приносила маме молоко для меня. До зимы корову продержали, но сена уже мало заготовили и держали ту корову на кладбище, так как, во-первых, прятали ее там, во-вторых, какая-то трава там росла. И вот сено кончилось, наступила зима, и хозяева решили зарезать корову. Попросили сделать это соседа: тот топором разделал тушу, за что ему дали много костей, но не мяса. Он принес это домой жене и дочери, велел сварить студень и ушел на целый день на работу. Жена сварила студень, но от голода они с дочерью не удержались и съели все сами до рвоты. А отец на работе только и думал о том, как придет домой и вдоволь наестся студня. И когда он пришел и увидел, что кастрюля пуста, он взял этот же топор и зарубил и дочь, и жену. Сколько раз я ездила на трамвае мимо этого кладбища и уже снесенного дома, столько раз я вспоминала эту страшную историю.

А вот прекрасная история из моих воспоминаний. В конце января прорвали блокаду Ленинграда, а уже в начале марта меня отправили в санаторий для лечения и – главное – кормления. Я очень хорошо помню, как нас, детей блокады, одели в новые синие теплые фланелевые платья, мальчиков – в курточки, теплые голубые штаны, чулки, туфли и мы спали в отапливаемых печами комнатах, кормили нас по пять раз в день, выводили на прогулки, но мы думали только о еде. А летом опять отправили в санаторий, но тут уж мы носились как угорелые, и воспитателям было очень трудно с нами справиться. Подумайте, какая настоящая забота была о нас, детях блокады.