Секрет Жавотты - страница 13

Тристан согласился; братья вошли в магазин и обратились к владельцу. Тому нелегко было припомнить подробности насчет малоценной вещицы, вдобавок купленной у него больше года назад. Однако он не забыл ее — ведь не часто приходилось гравировать внутри браслета два имени сразу.

— Как же, как же, — сказал он, — прошлой зимой двое молодых людей заказали мне браслет. Я вас узнаю, сударь; но куда браслет был доставлен и кому — об этом я ничего не могу сказать.

— Его должна была получить некая мадемуазель Жавотта, — подсказал Арман, — и жила она не то в каком‑то проезде, не то в тупике.

— Погодите, — сказал ювелир. Он открыл книгу заказов, полистал ее, подумал, снова пробежал глазами страницы и наконец объявил: —Так оно и есть; но в своих записях я не нахожу никакой Жавотты. Там значится госпожа де Монваль, тупик Бержер, дом номер четыре.

— Вы правы, — сказал Тристан, — так она себя называла. Это имя — Монваль — совершенно вылетело у меня из головы; может быть, она имела право носить его; мне кажется, Жавотта — только прозвище. Скажите, она потом еще имела дело с вами? Покупала у вас еще что‑нибудь?

— Нет, сударь! Напротив, она продала мне ломаную серебряную цепочку.

— Но не браслет?

— Нет, сударь!

— Монваль так Монваль, — сказал Арман. — Очень вам признательны, сударь. — А сейчас — скорей в тупик Бержер!

— Я думаю, — сказал Тристан, выходя из магазина, — нам лучше взять фиакр. Боюсь, что госпожа де Монваль не раз переезжала с места на место и что нам долго придется колесить.

Это предположение оправдалось. Привратница в тупике Бержер сказала братьям, что г — жа де Монваль давно уже выехала, что теперь она именует себя мадемуазель Дюран, шьет платья и живет на улице Сен — Жак.

— Она не нуждается? Не стеснена в средствах? — спросил Арман, терзавшийся мыслью, что, возможно, гризетка продала браслет.

— О нет, сударь! Она живет на широкую ногу. У нее здесь была премиленькая квартирка, мебель красного дерева, много медной кухонной посуды. К ней ходило много военных, все с орденами, очень приличные люди. Иногда она давала шикарные обеды, кушанье брали в кафе Вашет. Все эти господа были превеселого нрава, у одного голос был прямо на диво: пел — ну, словно член Академии искусств! Настоящий артист! А уж насчет поведения — ничего худого о госпоже де Монваль не скажешь. Она сама тоже обучалась на артистку. Я у нее убирала квартиру; и пешком она никогда не ходила, всегда брала фиакр.

— Ну что ж, — сказал Арман. — Едем на улицу Сен — Жак.

— Мадемуазель Дюран уже не живет здесь, — заявила вторая привратница. — Она выехала отсюда с полгода назад, куда-мы точно не знаем. Уж никак не во дворец, потому ушла она отсюда пешком и вещей у нее с собой было очень немного.

— Что же, ей не легко жилось?

— О господи, очень даже трудно. Кое‑как перебиЕалась! Она жила вон там, в самом конце прохода, за ларьком фрук- товщицы, окнами во двор. Работала с утра до вечера, а получала гроши. Туго ей приходилось! Утром она ходила на рынок и сама варила себе суп на маленькой чугунной плите. В комнатке у нее было чисто, ничего не скажешь, только всегда пахло капустой. А как‑то раз пришла к ней дама в трауре — тетушкой ей приходилась, что ли, — и взяла ее с собой, говорят определила ее к монахиням Доброго Пастыря. Тут на углу белошвейная мастерская; может статься, хозяйка что‑нибудь знает — она давала заказы мадемуазель Дюран.

— Пойдем к белошвейке, — сказал Арман, — но упоминание о капусте не предвещает ничего хорошего.

Сведения, которые дала о Жавотте хозяйка белошвейной мастерской, сперва оказались столь же скудными. Она рассказала братьям, что родные Жавотты сколотили немного денег и внесли их в монастырь Доброго Пастыря на содержание Жавотты, которая затем действительно провела там около грех месяцев. Монахини согласились принять ее по просьбе нескольких дам — благотворительниц; в монастыре она вела себя примерно, сестры хорошо к ней относились и не могли нахвалиться ее добронравием. К несчастью, — говорила хозяйка белошвейной, — у бедняжки такое живое воображение, что она не может долго усидеть на месте! Это большая милость, — продолжала хозяйка, — быть принятой в монастырь, не произнося обета. Все хорошо отзывались о ней, она ревностно соблюдала все обряды и к тому же превосходно работала, свое дело она ведь знает. Но вдруг на нее нашла дурь, она заявила, что хочет уйти из монастыря. Ну, вы понимаете, сударь, в наше время монастырь— не тюрьма; ей открыли дверь, и она упорхнула.