Секрет Жавотты - страница 15

— Вы, должно быть, всегда останетесь злым насмешником, господин де Бервиль, — ответила Жавотта. — Квартирка самая скромная, всего лишь временное пристанище; вы ведь знаете, я живу у черта на рогах, в провинции; но теперь я хочу обставиться поприличнее.

— Да, я слыхал, что вы на сцене.

— Ах, боже мой, я наконец решилась на это. Вы ведь знаете; настоящая музыка, серьезная музыка — вот мое призвание. Господин барон — один из моих добрых друзей, вы, наверно, видели его сейчас, когда он уходил, — не давал мне покоя, пока я не заключила контракт. Что мне было делать? Я дала себя уговорить. Мы ставим всякую всячину — драмы, водевили, оперы.

— Мне говорили об этом, — сказал Тристан, — но мне нужно побеседовать с вами о серьезном деле, и так как вам, наверно, дорого время, то позвольте мне воспользоваться случаем и сделать очень важное для меня признание. Помните ли вы браслет, который…

Говоря, Тристан случайно взглянул на камин, и первое, что он увидел, была визитная карточка Ла Бретоньера, воткнутая между зеркалом и рамой.

— Разве вы знаете этого господина? — спросил он с удивлением.

— Да, он приятель барона; мы иногда встречаемся, сегодня он даже, кажется, обедает у меня. Но прошу вас, продолжайте, я вас слушаю.

Философ, или психолог, как сейчас принято говорить, мог бы, пожалуй, написать прелюбопытное исследование о рассеянности. Представьте себе человека, разговаривающего о чрезвычайно важном для него деле с тем лицом — адвокатом, женщиной или министром, — которое своим решением может либо осчастливить его, либо повергнуть в отчаяние. Какое действие окажет на этого человека булавка, о которую он уколется в ходе этого разговора, или петлица, которая неожиданно порвется, или сосед, который не вовремя заиграет на флейте? Что станется с актером, если он, произнося выспреннюю тираду, вдруг увидит в зрительном зале одного из своих кредиторов? Словом, в какой мере можно одновременно говорить об одном предмете и думать о другом?

В таком приблизительно положении находился Тристан. С одной стороны, как он и сказал, ему нужно было спешить: господин в очках с золотой оправой мог в любую минуту появиться опять. Да и вообще в ушке всякой женщины, слушающей вас, жужжит муха, которую приходится ловить на лету; если упустить время, ее уже не поймаешь.

Тристан придавал такое значение тому, о чем пришел просить Жавотту, что решил пустить в ход все свое красноречие. Чем яснее он понимал, что его просьба может показаться странной и нелепой, тем настойчивее он повторял себе, что с этим делом нужно покончить без промедления; но, с другой стороны, перед глазами у него была визитная карточка Ла Бретоньера, он не в силах был оторвать от нее взгляд и, готовясь изложить цель своего посещения, в то же время твердил себе: «Значит, этот человек везде и всюду будет мне попадаться?»

— Скажите же, наконец, что вам нужно, — сказала Жавотта. — Вы рассеянны, словно поэт, который собирается рожать.

Само собой разумеется, что Тристан не хотел ни признаваться в скрытом своем побуждении, ни упоминать имени маркизы.

— Я не могу объяснять вам что бы то ни было, — ответил он. — Могу сказать вам только одно: вы бесконечно обязали бы меня, вернув мне браслет, который Сент — Обен и я подарили вам, — если только эта вещица еще находится у вас.

— А что вы с ним будете делать?

— Ничего такого, что могло бы вас встревожить, даю вам слово.

Я вам верю, Бервиль, вы — человек чести. Я вам верю, черт меня побери!

(В своем новоявленном величии г — жа де Розанваль, однако, еще сохранила пристрастие к выражениям, от которых попахивало капустой.)

Я счастлив, — ответил Тристан, — что у вас осталась такая добрая память обо мне; вы не забываете своих друзей.

Забыть друзей! Я‑то? Да никогда! Вы встретились со _>мной в свете, когда у меня не было ни гроша, — я не стыжусь признаться в этом. У меня были две пары ажурных чулок, которые я носила попеременно, и я хлебала суп деревянной ложкой. Теперь я ем на серебре, за мной стоит лакей, передо мной — жареные индейки, но сердце у меня все то же. Знаете _>чТо? В молодости мы веселились по — настоящему. А сейчас-я скучаю, словно сам король. Вы помните тот день… В Монморанси… Ах нет, это — не с вами… но все равно — это было восхитительно… Ах! Какие чудесные вишни! А телячьи котлеты, которые мы ели у дядюшки Дюваля в каба. чке «Охотничий привал», — и старый петух, бедняжка Коко, склевывал со стола хлебные крошки… И нашлись же два дурака — англичанина, которые опоили несчастного петушка водкой, и он от этого издох! Вы слыхали об этом?