Селестина - страница 57

С е м п р о н и о. Ты нас прямо пугаешь своими расска­зами о богомольцах и благочестивых клириках. Да не все же они такие?

С е л е с т и н а. Нет, сынок, упаси господь, чтоб я воз­вела на них напраслину. Были набожные старики, от ко­торых я мало видела прока, и даже такие, что на меня и смотреть не хотели; только, я думаю, они просто завидо­вали моим дружкам. Да, церковников-то много, всякие по­падались— и целомудренные, и такие, что старались под­держать женщин моего звания. Да и теперь, думаю, их хватает. Они посылали своих слуг и пажей проводить меня, и едва я доберусь до дому, начинали тут сыпаться ко мне цыплята, куры, гуси, утята, куропатки, голуби, свиные око­рока, пшеничные пироги, молочные поросята. Каждый лишь получит десятину для бога, тотчас же тащит при­пасы ко мне в кладовую, чтобы мне да молоденьким прихо­жанкам их отведать. А вина? Разве не было у меня в из­бытке лучших, какие только пили в городе, привезенных из различных мест — из Монвьедро, из Лукки, из Торо, из Мадригала, из Сан-Мартина и из других краев. Да столько, что, хоть на языке я еще чувствую разницу во вкусе и сладость этих вин, всех названий и не припомню. Довольно и того, что мне, старухе, стоит понюхать любое вино, и я тотчас скажу, откуда оно. А что до священников без прихода, так не успеет богомолец предложить им освя­щенный хлеб и поцелозать епитрахиль, как хлебец, гля­дишь, одним махом уже перелетел ко мне в карман[48]. Словно град, барабанили в мою дверь мальчишки, нагру­женные всякой снедью. Не знаю, как я еще живу, когда с такой высоты упала!

А р е у с а. Ради бога, матушка, раз мы пришли веселиться, не плачь, не убивайся, господь всему поможет.

С е л е с т и н а. Есть у меня о чем поплакать, доченька, как вспомню веселые времена и жизнь, которую я вела, и как все за мною ухаживали. Не было случая, чтобы я не полакомилась свежими плодами раньше, чем другие успеют узнать, что они созрели. Их всегда можно было найти у меня в доме, если беременным хотелось их попробовать.

С е м п р о н и о. К чему, матушка, вспоминать о хоро­ших временах, коли их нельзя вернуть, — одна только пе­чаль. Вот и ты сейчас испортила нам удовольствие. Вста­нем из-за стола. Мы пойдем забавляться, а ты дай ответ девушке, что пришла сюда.

С е л е с т и н а. Доченька, Лукресия! С застольными разговорами покончено. А теперь говори — зачем изво­лила пожаловать?

Л у к р е с и я. Право, я уж и позабыла о моем поруче­нии, так хорошо ты рассказывала о былых веселых време­нах; я бы и год просидела не евши, слушая тебя и думая о хорошей жизни этих девушек; мне все чудилось, все ка­залось, будто сама так живу. Тебе известно, зачем я при­шла, сеньора; за шнурком; а кроме того, госпожа проект посетить ее, да поскорее, ее замучили обмороки и боли в сердце.

С е л е с т и н а. С этими пустяковыми болезнями, до­ченька, много шума, а толку мало. Дивлюсь я, отчего это молоденькая девушка жалуется на сердце?

Л у к р е с и я. Чтоб тебя разорвало, притворщица! Уж будто не знаешь отчего? Наколдует, хитрая старуха, и уйдет, а потом прикидывается, будто ничего не знает!

С е л е с т и н а. Что ты мелешь, доченька?

Л у к р е с и я. Матушка, поспешим, говорю, и дай мне шнурок!

С е л е с т и н а. Идем, он у меня при себе.

Содержание действия десятого

Пока Селестина и Лукресия направляются к дому Плеберио, Мелибея разговаривает сама с собой. Они под­ходят к дверям. Лукресия входит первой, за ней Селестина. Мелибея после долгих рассуждений открывает Селестине, что она пылает любовью к Калисто. Прихо­дит Алиса, мать Мелибеи, и гостья удаляется. Алиса спрашивает Мелибсю, какие дела она ведет с Селсстиной, и запрещает ей встречаться со старухой.

Мелибея, Селестина, Лукресия, Алиса.

М е л и б е я. О, горе мне! О, я злополучная! Лучше бы я вчера сдалась на просьбы Селестины, когда она явилась от этого сеньора, пленившего меня одним своим видом! Я утешила бы его и исцелилась сама, и мне не пришлось бы обнажить свою рану теперь, когда он уже, быть может, потерял надежду на мое согласие и обратил взгляды свои на другую. Насколько выше ценил бы он обещание, вымоленное тогда, чем предложение, навязываемое теперь! О верная моя Лукресия! Что ты на эго скажешь? Что подумаешь ты о моем рассудке, когда узнаешь, что я ре­шилась разгласить мою заветную тайну? Как ужаснешься ты моему падению — ведь я всегда жила уединенно, была целомудренна и стыдлива! Не знаю, догадываешься ли ты о причине моего отчаяния? О, приходи поскорей с моею спасительницей! О всемогущий бог! Тебя, к кому взывают опечаленные, у кого измученные ищут помощи, а стражду­щие— исцеления! Тебя, кому подвластны небо, море и земля с преисподней! Тебя, кто все земное подчинил человеку, тебя смиренно молю: дай моему израненному сердцу стойкость и терпение, чтобы скрыть роковую страсть. Да не поблекнет мое целомудрие, под коим я скрываю любовный пыл, называя терзающую меня боль другим именем. Но как быть, когда я страдаю от ковар­ного яда, проникшего в меня при виде этого кабальеро. О женщины, робкие и нерешительные создания! Почему не позволено нам, как мужчинам, открывать свою пылкую и мучительную любовь? Тогда Калисто не пришлось бы се­товать, а мне грустить.