Селинунт, или Покои императора - страница 16

о греческом происхождении кушанского[20] алфавита и всем таком прочем, пока, наконец, не заметил, что я его не слушаю. Он умолк, допил виски, и я понял, что он сейчас уйдет.

Я был просто оглоушен мешаниной из народов и цивилизаций. Я-то ничего не знал обо всех этих богах — Мардуке, Иштар и иже с ними… Вавилон, Ассирия — все это прекрасно! Но музыка, как же быть с музыкой? Помнил ли он наши вечера, как его онемевшие от холода пальцы оживали, дотронувшись до клавиш рояля? Играл ли он еще Брамса, Форе?.. «Мне опротивело все это изысканное дребезжание!» Я понял, что не только вкусы его переменились, но и музыке он теперь уделяет не слишком много места рядом со своим новым увлечением… за исключением, может быть, той, что пришла издалека… из Бали… или из чащи ведических лесов!

— Почему Азия?

Он пожал плечами, снова поудобнее уселся на диванных подушках. Ответил что-то вроде: «…потому что в Азии ничто никогда не достигает конца».

Это было не ново и неубедительно. Я чуть было не сказал ему, что не он первый отворачивался от Европы, что в каждом поколении… Рембо, Сегален[21] и т. д… Но он-то что ожидал найти посреди этих развалин, на берегах Ахерона,[22] где время оседает мельчайшими частицами, смутными наносами? Надеялся ли он успешно работать на благо другим и самому себе? Отринуть якобы агонизирующую цивилизацию, чтобы замкнуться в прошлом посреди столь же мертвых цивилизаций, казалось мне бегством, регрессом для человека, не являвшегося ученым, палеографом. Охота на тигров или слонов, на мой взгляд, была бы в его случае не столь пустой тратой времени, чем эта новая прихоть. Я, должно быть, высказал ему свою точку зрения без околичностей, с той же откровенностью, с какой раньше подчеркивал наши расхождения. Он вошел в раж.

— Тебе не понять, ты же не знаешь… Плевал я на все это, но как захватывает… пыль с мошкой набивается в рот, того и гляди, укусит скорпион, воды нет… можно прогуляться на четыре-пять тысячелетий назад… это возвращает вкус к жизни!

Пускай я был для него в тот момент лишь ничтожным мещанином, мужем и отцом двоих детей… я понимал: чтобы потерять вкус к жизни, он должен был пройти через определенные разочарования. Куда девался наш ас из асов, наш юный виргинийский бог, не проходивший мимо ни одного соблазна?

— Я столько всего перепробовал… Париж, Лондон, Нью-Йорк, Гонолулу — везде одно и то же. Ничего не выцедишь. А эти религии, в которые никто больше не верит и которые перерождаются в митинги, раздачу бесплатного супа, в учреждения для малолетних преступников… Поневоле начинаешь смотреть в другую сторону. Там полно сект, молелен, в которые входишь на цыпочках и где учат предаваться самосозерцанию… посвященные всех рангов, учителя и ученики. Странные ребята. Чокнутые, шарлатаны, помешанные из лучшего мира, принимающие себя за воплощение Марии-Магдалины, Алиенор Аквитанской или Марии-Антуанетты. Пастыри без стада. Стадо без пастыря. И в этой куче несколько чистых душ, несколько подлинных провидцев… Я тоже искал, я изо всех сил хотел освободиться.

Боже мой, от чего? Я еще никогда не встречал человека, менее стесненного, менее скованного в проявлении своих инстинктов и рефлексов, менее подчиненного образу мыслей или идеологии. Что ж, послушаем — узнаем, я ведь здесь именно для этого: чтобы впитывать его слова, по которым выходило, что фаза ученичества еще далеко не завершена, и очень может быть, что она, увы, так никогда и не завершится. На сей раз мы вновь оказались в одной среде, увлекаемые пространными общими рассуждениями, что еще никому не причинило вреда.

По словам Жеро, его «освобождение» состоялось не столько поэтапно, сколько через ряд последовательных отторжений: Америки, Европы, кучи старых шаблонов в области религии и морали, а главное — после кончины его матери, исчезновения семьи, денег, которые эта семья перестала ему поставлять. Нет больше долларов, нет больше дотаций! Теперь только собственные ноги могли носить его по свету! «Чудесно! Разве не чудесно?.. Тебе не понять. Иначе ты не занимался бы своим ремеслом!»

Нет, мне было не понять. Я не мог приветствовать как освобождение подобное восхождение в пустоту — я, крепко пустивший корни в земле предков, которую он якобы «махнул не глядя» на пустыни, саркофаги, папирусы, хранящиеся в сосудах. Я, в чьих ушах всегда звучал шум горного потока возле нашего дома в Беарне. Я был поражен. Если так пойдет дальше, он, чего доброго, примется прясть шерсть, пасти овец, делать надрезы на щеках, — подвергать себя варварским обрядам инициации…