Семь домов Куницы - страница 5

То, что мне известно, я сохраню для себя.

Нонну не воскресить, убийца не надолго её пережил, разбился о камни в низине под Безрудной Горой. Сама судьба уладила счёты между ними.

Я молчала.

Только я и похититель с Безрудной Горы знали о кошеле из позолоченной кожи с инициалом Нонны, но только мне что‑то говорила эта литера и только я знала, что это был единственный, хоть и очень запутанный след, который мог бы связать воедино два отдельных события. Однако я была очень осторожна, когда тот самый милиционер из Вигайнов, уведомив Дедушку о пожаре, сказал:

— А с вас, пани, я должен снять показания о дорожно‑транспортном происшествии.

— Я хотела поехать вместе с пожилым господином.

— Едьте, девушка. Запрета нет. Адрес и фамилия? — перейдя на официальный тон, милиционер вынул ручку и бланк.

— Пелагия Варега.

Пелагия. С момента, когда я осознала и начала сравнивать своё имя с другими, я не хотела его носить и долго не могла понять, почему его нельзя отбросить как игрушку, которая тебе не нравится — я ведь только в выборе игрушек имела свободу. А вот снятие фартучка, тапочек или колготок уже приводило к конфликтам.

— Пелька! — повышался голос, адресованный мне по уменьшительной форме, которых я тоже не любила.

Я замирала. Могла пребывать в таком состоянии очень долго с недетским терпением, неестественно спокойная, как насекомое, которое притворяется мёртвым, пока внимание нянечки надёжно не переключится на других детей, что рано или поздно должно было произойти. Воспитательница наблюдала за тридцатью малышами, ни один из которых не был старше четырёх лет, так что трудно сказать, что она их действительно воспитывала.

Снять трусики, посадить на горшок, подтереть, мокрые пелёнки поменять на сухие, разнять кусающихся, царапающихся, лягающихся, вымыть личики, ручки, попки, присыпать тальком.

Долгие часы в этом содоме, уставшая, отупевшая, еле‑еле успевающая подтирать, менять слюнявчики, обмоченные колготки, мыть, посыпать тальком, кормить.

Вес ниже нормы, бледность, натёртые попки, воспалённые писечки — вот видимый результат. Сразу заметит любая проверка, зарегистрируют врач и гигиенистка, не оставит без внимания директор.

Потухший взгляд, отупение, отсутствие мимики на лице, недостаточность либо полное отсутствие реакции на внешние раздражители, сиротская болезнь, неприспособленность к жизни — это не входит в ответственность воспитательницы, за это ей не выдашь расчёт, не подашь на неё жалобу, не уволишь без выходного пособия.

Маленький человек — существо сложное, все они разные, хотя и находятся в большей или меньшей степени на попечении государства. Синдром коллективный, болезнь Дома, угнетающая сирот, получающих казённое воспитание. Этому горю помочь может только одно. Мама! Мама, пусть даже несовершенная, а при её отсутствии — хотя бы женщина, исполняющая все функции таковой.

Воспитательница, даже самая лучшая — лишь жалкое подобие мамы. Нянечка, хотя бы и очень добрая — даже не суррогат мамы для тридцати малолетних детей. Человеческий детёныш требует любви, личного внимания и близости женщины, близости физической, её голоса, тепла, запаха. Телом к телу.

Страдающие от нехватки любви детишки ревнуют к малейшему участию воспитательницы. Поглаживание по головке, объятия, одаривание лаской одного приводит к тому, что три десятка существ бросаются к этой женщине, тянутся, лезут, льнут, страстно обнимают.

Женщина исчезает под горой обнимающих рук, льнущих ладоней, клубящихся тел. Детишки неистово борются за своё право, отталкивают, кусают и царапают друг друга, и всё в крике, в слезах, отчаянии и ярости.

Испытание выше сил маленьких человечков.

Расплести душащие руки, оторвать прижавшиеся лица, отряхнуть живые грозди; женщина сгибается под их физическим весом, под напором массовой жажды любви. Отодвинуть их всех, а ласку отмерять по капле — чтобы поровну хватило на всех. Справедливые, равные порции умеряют боль, успокаивают.

Давящее сострадание терзает душу, но сострадание — это не любовь; больше, чем хлеба, дети требуют сочувствования, интимного контакта, без перерыва. Ты — я — мы. Внимания, уделяемого не группе, а одиночке, неповторимой личности, только мне.