Семьдесят девятый элемент - страница 29
— И нашалник цеха просит, — неожиданно говорит таджик. — На заявлении писал: просит.
— Давай, — говорит Перелыгин, разворачивает листок, вижу размашистую резолюцию: «Отказать».
— Не дури мне голову, — говорит Перелыгин. — Грамотный? Так что — меня за неграмотного считаешь?
Рвет заявление.
— Иди. Что у тебя?
Это — уже следующему.
— Женюсь, товарищ начальник, — объявляет суховатенький, в клетчатой ковбойке и при галстуке. — Мароченков моя фамилия. Три дня отгула положено.
— Положено, — говорит Перелыгин. — На ком женишься?
— На Гале Суриной, товарищ начальник. Из прачечной.
— Ну да, — говорит Перелыгин. — На моей памяти у нее трое таких мужей было. Как липку обдерет и ускочит. Подумай. Я тебя постарше. Советую. Иди пока.
Следующий — в синем лыжном костюме, кучерявый, рыжий, похожий, думается, на меня. Входит, как в свой дом, тянет Перелыгину руку, подмигивает мне. Знаю: Журавский. Начальник соседней партии. Номерной, засекреченной. С ним Перелыгин, скорее всего, потолкует о том о сем.
Я ошибаюсь. Дип торопится.
— Как жизнь? — спрашивает он приличия ради. Не ждет ответа на пустой вопрос. Задает с ходу второй: — Зачем пожаловал?
— Погодка-то какая отличная стоит, Дмитрий Ильич, — говорит Журавский. Он тянет время, совершенно ясно.
— Мерзкая погода, — говорит Перелыгин. — Выкладывай, что надо.
— Солидол. Две бочки. Пропадаю, — говорит Журавский, показывает на тощее горло.
— Одну, — говорит Перелыгин. — У самого шиш. — Берется за телефон. — Атлуханова... Нариман, — говорит в трубку, — соседу выдай бочку солидола. Знаю. Выдай. Доверенность? Какая доверенность, сам начальник партии приехал, Журавский. Без накладной. Под мою ответственность. Что значит — не дам? Много рассуждаешь. Выполняй. Все.
— Не даст, Дмитрий Ильич, я его знаю, — говорит Журавский.
— И я его знаю, — говорит Перелыгин. — Иди получай. Отдашь через две недели. Не привезешь в срок — приеду и отниму перфоратор. Твой, хваленый. Ну, катись, Журавский. Некогда мне. Может, загляну в субботу, готовь закуску.
Влетает Нариман. Без куртки, без галстука. С ходу:
— Дмитрий Ильич, солидолу всего две бочки. И где накладная...
— Тебе делать больше нечего? — обрывает Перелыгин. — А мне — есть.
— Не дам солидол, — говорит Нариман уныло и отчаянно. — Как после доставать буду?
— Что у тебя? — спрашивает Перелыгин главбуха Джона Сидоровича. Нариман для него сейчас не существует. Атлуханов понимает и плетется к выходу, за ним, подмигивая мне, шагает Журавский.
— Сейчас прибудет самолет с деньгами, — говорит Джон. — Машину бы, Дмитрий Ильич.
— Звони Паштенке. Транспорт в разгоне. Пусть пожарку выделит.
Это Перелыгин озорует. Машины есть, хотя бы его персональный «газик», поскольку сам Дип восседает в кабинете. Но Джону всегда выделяет либо пожарку, либо «скорую помощь». Прямая и нехитрая символика: бухгалтерия вечно «горит» с деньгами. Наш «министр финансов» давно понял намек и все равно каждый раз обижается, это веселит Перелыгина.
— Отправляйся, — говорит он. — Получка завтра? Не забудь с Бжалавой рассчитаться, он крепко выручил, прохвост. Не заскучал? — это говорит мне. — Потерпи. С тобой разговор особый.
И не дожидается, что я скажу.
— Давай, — говорит он Наговицыну, тот стоит у дверей. Наговицын ковыляет к столу, раскрывает папку, Дип подписывает одну бумагу за другой, будто даже не глядя. На самом деле он успевает ухватить существо. Подписывает и говорит по телефону:
— Никогда не повторяй дважды. Слышал. Сказал — дам. И нечего трезвонить попусту. Откуда звонишь? А почему не с шахты? Запомни — твое место там. И нигде больше. Увижу в поселке днем — читай на доске приказов. Все.
И вдруг хохочет.
— А к Локтионову жена приехала. Ну, к бригадиру проходчиков. Два месяца томился мужик, аж норму сбавил. Приехала, как миленькая. Привезла ему тещу. Какого-то шуряка. Вот подарочек!
— Не подпишу, — говорит Наговицыну, кидает в корзину. — Липа. И не подсовывай. Уже пробовал раз. Помню. Мало ли что — рабочком. Директорскому фонду — я хозяин.
Наговицын виновато склоняет голову. Спорить с Перелыгиным не смеет. Ни при каких обстоятельствах.