Семен Палий - страница 14

Когда внесли свет, пан Федор и какой-то шляхтич лежали связанные. Остальные паны были порубаны. На полу лежал раненый казак, у него с виска струйкой стекала кровь. Казаки рассыпались по дому. Семашко с саблей в руке вскочил в небольшую чистенькую комнатку. Заметив за дверью какую-то фигуру, он резко притворил дверь ногой и поднял саблю, но от удивления чуть было не выпустил ее из рук.

Перед ним стояла красивая девушка с черными бровями и голубыми глазами, испуганно глядевшими на Семашко. Она была бледна и не могла вымолвить ни слова. Семашко не сводил с нее глаз. Левая рука Семашки была ранена, но он на какое-то время забыл об этом, — внезапный приступ боли заставил его вздрогнуть и приподнять руку.

— Вы ранены? Я сейчас перевяжу. — С этими словами она кинулась к шкафу, достала белый платок, разорвала его и подошла к Семашке. Тот и не успел опомниться, как девушка засучила рукав его рубашки и, чем-то смазав рану, стала перевязывать ее.

— Это мне не впервые, — говорила она. — Месяца два назад отец на охоте упал с коня и поранил ногу, я его каждый день перевязывала.

Девушка затянула узел и опустила рукав рубашки. Она уже совсем успокоилась.

— Правда, вы ничего плохого не сделаете? — с детской наивностью спросила она. — Вы казаки? Вы лошадей и хлеб заберете? Отец говорил, что казаки все забирают.

— А ты?.. Твой отец — пан Федор?

— Да, я недавно приехала из Кракова. А где отец? — снова заволновалась она.

— Его… он там… — Неопределенно ответил Семашко.

Девушка все поняла.

— Где он? Что вы сделали с отцом? — слезы брызнули у нее из глаз.

— Ничего, он живой, его только связали.

— Пане казак, спасите его, я вас век не забуду… Возьмите, что хотите, вот у меня сережки золотые, есть еще перстень.

Семашко покачал головой:

— Мы не разбойники. Мне твоего ничего не нужно. Казаки награбленное панами отбирают и бедным раздают.

Девушка плакала, а Семашко молча смотрел на нее. Ему хотелось утешить ее, помочь.

— Хорошо, я не дам его убить, — метнулся он к двери. Пробежав несколько комнат, он увидел связанного пана Федора, возле него стояла группа казаков. На скамье сидели Тимко и Андрущенко. Семашко подошел к ним. «А что батько скажет, когда узнает, что я просил за пана?» — мелькнула мысль. Но перед глазами встало заплаканное лицо девушки, красивое и печальное.

— Отпустите пана, он теперь на всю жизнь напуганный, хватит с него, — сказал Семашко глухим голосом.

— Что, ты, хлопче! Не к лицу казаку за пана просить. Он кровь людскую пил, а ты «отпустите». Не смей об этом и думать. Молод еще, горя мало видел.

— Отпустите! — стоял на своем Семашко.

— И чего ты заступаешься за этого живодера? Что он тебе, кум или сват? Пусть люди решают, что с ним делать. Покличь своего батька, Цыганчук.

Подошел улыбающийся Цыганчук с пожилым крестьянином, своим отцом. За ними вошли казаки и челядь.

Пан Федор, увидев крестьянина, умоляюще посмотрел ему в глаза:

— Прости, Явдоким, за кривду: бес попутал, пьяный я был, иначе не тронул бы тебя. Отпустите меня, век буду за вас бога молить. Никому слова плохого не скажу, — вертел во все стороны головой пан Федор.

— Ну, что ты на это, Явдоким, скажешь? — обратился к нему Тимко.

— Не будет тебе моего прощения. Ты не только меня тронул, ты и последнюю корову у меня забрал. Не лежит мое сердце прощать.

— Правильно, — загудела челядь. — Чего с ним цацкаться, на вербу его!

Какой-то дед плюнул пану Федору в глаза:

— Это тебе за моего сына!

— И за слезы наши! Попил кровушки! — выкрикивали из толпы.

— Поднимите его! — приказал Тимко. Его глаза гневно глядели на пана Федора. В них пан прочитал свой приговор.

В это время в комнату вбежала простоволосая девушка и, плача, упала в ноги Тимку.

— Пан дорогой, простите отца моего, он теперь всегда будет добрый, пожалейте меня, сироту.

Тимко отступил, растерянно огляделся вокруг.

— Проси, Леся! — воскликнул пан Федор.

— Паны казаки, люди добрые, — молила девушка, — простите ради меня! Разве я вам что плохое сделала?

— Нет, ты, деточка, ничего нам не сделала, — сказал Явдоким.

— Прости меня, Явдоким! — снова начал пан Федор.

— Ладно. Только ради дочки. Отпустите его.