Семинар Петровского - страница 6
Долгое время встречался он с «гуманитариями» на прежней их территории (хотя часть гуманитарных факультетов еще остается на Моховой, наступил их черед переселяться на Ленинские горы) — в старом ректорском кабинете, просторном и геометрически круглом, как синхрофазотрон. Впрочем, сравнение едва ли уместно — снаружи на стене мемориальная надпись: «Здание построено Казаковым и Жилярди».
Ровно поматывая маятником, стучали в простенке старинные часы…
На этих беседах присутствовал основатель университета Ломоносов, сам когда-то прозванный первым русским университетом. На обоих изображениях, скульптурном и живописном, он мало чем напоминал сановного вельможу в напудренном парике, которого мы привыкли видеть на пьедесталах. Это немолодой человек с высоким мудрым лбом и голым теменем. Таким он бывал в своей лаборатории или за письменным столом — там, где чувствовал себя запросто.
Сколько людей перебывало в этом кабинете со времен Ломоносова и Казакова?.. Одно можно сказать с уверенностью: никогда не бывало больше, чем в последние годы.
…Вначале, робея, садятся на краешек стула, торопливо излагают суть просьбы. Но почувствовав заинтересованность в их деле, душевное желание помочь, успокоятся и — доверятся. Есть люди, давно их знаешь, а рассказывать им о себе — мучение. Этот человек умеет так подойти к собеседнику, которого в первый раз видит, что тому легко поделиться своим. И идут к нему друг за другом — истощенный войной с деканатом студент и профессор, на кого-то обиженная старушка и озабоченные молодожены. Кто к товарищу депутату, кто к товарищу ректору, кто к товарищу академику…
Археолог, кандидат наук, хочет изучать математику. Просит зачислить в университет.
— Вы уверены, что вам это действительно нужно?
— Да, конечно. При раскопках материала столько, что захлестывает! Статистические методы необходимы! На конференции по применению математических методов…
Не усидев, академик принимается ходить по комнате. Разумеется, он знает, что «математика — разновидность общего языка»… и что не только естествознание обучается этому «языку». Наметились уже прорывы и в гуманитарию. Математика — его специальность, его стихия. При всем неподдельном интересе к людям, научные его склонности, казалось бы, далеки от радостей людских и печалей. Но…
— Математика стала модной наукой, а это неприятно! Все хотят ее применять… за волосы тянут! Поймите: это всего лишь аппарат, разветвленный, мощный, но все-таки не более чем аппарат для решения четко поставленных задач. А если принять его за панацею, неизбежно разочарование!..
Вот чего опасается академик — несбывшихся надежд.
Другой собеседник — другие заботы… А он — с кем бы ни приходилось ему разговаривать — он остается самим собой.
Быстрым шагом выходит из кабинета, коротким жестом приглашает войти. Внимательно выслушав, тут же берется за телефонную трубку:
— Ну, хорошо, обратимся к министру… Неудобно… Ну, ничего. Переморгаем.
Академик, студент, избиратель или министр имеют дело не только с ректором (академиком, депутатом), но всегда с Иваном Георгиевичем. Его простота уважительна, она никогда не перейдет в панибратство. Это — демократичность, которая, возможно, берет начало от далеких тех лет, когда студент Петровский преподавал на рабфаке рабочим и красноармейцам азбуку математики, а сам, в свою очередь, обучался у них азбуке еще более сложной науки — революции.
«Нам следует теперь делить время между уравнениями и политикой, — говорил престарелый Эйнштейн своему ученику Страуссу, прогуливаясь с ним в Принстоне. (Это было после провала попыток ученых помешать применению атомной бомбы.) — Но для меня уравнения куда важнее, ибо политика — не более, чем дело текущей обстановки. Математическое же уравнение остается навсегда».
Герой Социалистического Труда Иван Георгиевич Петровский, ученый и общественный деятель, много времени отдает тому, что Эйнштейн назвал политикой. Депутат Верховного Совета и член его Президиума, член Советского комитета защиты мира, член президиума Академии наук, он в одном лишь согласен с великим физиком: уравнение остается навсегда. Но если бы — представим себе такую возможность — Эйнштейну удалось предотвратить Хиросиму, эта его заслуга перед человечеством была бы, вероятно, не меньше заслуг создателя новой физики.