Семя Гидры - страница 16
- Всё будет хорошо... - прокричал он по-русски, но вряд ли профессор расслышал эти его слова. Глаза зажмурены, губы шепчут молитву.
И вдруг последний толчок вперёд такой неистовой силы, что его едва выдержали кронштейны кресел...
А после всё стихло.
Пространство тонуло в тишине, сотканной из трёх частей. Из звенящего гула, схожего на быстрое погружение, когда вода и давление закладывают уши; из утробного холода в паху, словно падаешь с невероятной высоты в бездну, и нет никакого спасения; и из понимания, что если смерть именно такая, то перечисленные выше ощущения должны были бы быть иными, не столь приземлёнными. Едва Иван подумал об этом, как голова взорвалась настолько адской болью, какая не может случиться у мертвеца. Под темечком дико гудел рой растревоженных ос. Иван едва сумел сдавить ладонями виски и свернуться в комок, отдалённо напоминающий позу эмбриона, как к горлу подкралась блевотная тошнота. Глубоко втянув ртом воздух, он с трудом подавил рвотный спазм и протяжно по-стариковски закашлялся. И собственно этот горько-кислый кашель, как ни что более подтверждал, что он, Иван, до сих пор жив.
По векам саданули солнечные лучи - это Гаррет откинул трап-дверь наружу. Вывалившись в проём всем телом, он на минуту заслонил широкой спиной поток света, а затем легко спрыгнул вниз и исчез в светло-зелёном мареве.
- Эй, вы! - крикнул откуда-то извне. - Спускайтесь! Я помогу!
Между креслами протискивались две серые фигуры - это Крофт тащил к двери сомлевшую Натали. Руки её болтались, голова раскачивалась из стороны в сторону, ноги заплетались как после долгого перепоя. Один туфель слетел с её ступни, второй навсегда лишился каблука.
- Питер, помоги же... - выдохнул обессиленный Крофт, подтягивая жену к двери за подмышки.
Мальчишка, даже в такой страшной ситуации юркий каким был с первых минут полёта, проворно опустился на колени и одну за другой свесил ноги мачехи наружу.
- Давай-толкай! - подгонял снизу Гаррет. - Я её держу!
Тело Натали постепенно растворилось в солнечном свете проёма, а следом и сын с отцом проделали то же самое, но уже без посторонней помощи.
Салон, перерезанный пополам яркой солнечной полосой, выглядел как пыльный чердак старинного дома, в котором впервые за много лет распахнули фрамугу. Хвостовой и носовой отсеки тонули в сумраке, зрение различало лишь попавшее в чётко обозначенный трёхмерный светлый куб между дверью и Ивановым креслом. На белоснежной коже подлокотника чернел отчетливый ряд кровавых полос. Иван машинально ощупал себя. Нет, это не его кровь.
'Профессор!' - стрельнуло в гудящей голове. Парень пошарил глазами по полу, несколько раз зажмурился и расплющил веки, кулаком протёр слезящиеся глаза и кое-как приспособился к полумраку салона.
Чакрабати смиренно восседал на полу в позе лотоса, опёршись спиной о дверь санузла. На нём вновь был тюрбан. Умиротворённое лицо, руки сложены в молитвенном жесте. На лбу и щеках кровавые разводы, но теперь они не пугали как минуту назад - омытое собственной кровью лицо старца походило на лик Будды.
В кабине застонала Брижит. От удара шторку перекосило, и Иван мог видеть лишь голову девушки. Волосы её рассыпались на лицо.
Иван с лёгкостью выломал изуродованную шторку, подсунул руку под плечи девушки и приложил ухо к её груди. Под пряно пахнущей кожей различались мерные удары сердца. Тревога отступила.
Брижит снова застонала. Иван мигом отстранился. Осмотрел на предмет повреждений. Восковое лицо, размазанная по щекам помада, мелко вздрагивающие ресницы.
Она открыла глаза, и Иван почувствовал прилив облегчения.
- Ты как? Жива? - спросил, не зная, отпускать её или продолжать держать.
- Oui, - тихо произнесла Брижит по-французски, прикрыла веки, и щёки её окрасил едва различимый румянец.
Сердце Ивана заколотилось. Он понимал, с девушкой всё в порядке, но ему ничуть не хотелось выпускать её из своих рук. Пауза затягивалась.