Семья Тибо. Том 1 - страница 36

Понурив голову, он вернулся в город. Ливень хлестал по плечам. Купив еды для Жака и для себя, он сел за столик в кафе, где они завтракали утром. Вода стеною обрушилась на квартал, во всех окнах закрывали жалюзи, официанты, накинув на голову салфетки, скатывали над террасами широкие тенты. Трамваи мчались без звона, в свинцовое небо сыпались искры их дуг, вода, точно лемехи плуга, сверкала из-под колёс по обе стороны рельсов. У Даниэля промокли ноги, ныли виски. Что с Жаком? Ещё больше, чем то, что Жак потерялся, Даниэля мучила мысль о страхах, которые, должно быть, одолевают оставшегося в одиночестве малыша. Он убедил себя, что Жак непременно явится сюда, что он вынырнет из-за угла у самой булочной, и он его ждал; он уже заранее видел его, бредущего в мокрой одежде, устало шлёпающего по лужам, видел бледное лицо, на котором мерцают исполненные отчаяния глаза. Раз двадцать Даниэль готов был его окликнуть, — но всякий раз это оказывались незнакомые мальчишки; они влетали в булочную и выскакивали оттуда с хлебом под курткой.

Прошло два часа. Дождь перестал; наступила ночь. Даниэль не решался уйти, ему всё казалось: стоит покинуть свой пост — и Жак сразу вынырнет из-за угла. Наконец он пошёл в сторону вокзала. Над входом в их гостиницу горел белый стеклянный шар. Квартал был плохо освещён; узнают ли они друг друга, если встретятся в темноте? Послышался крик: «Мама!» Мальчик, его ровесник, перебежал улицу, подошёл к даме, она поцеловала его; они прошли мимо Даниэля, совсем рядом; дама раскрыла зонтик: с крыш ещё капало; сын держал её за руку; они о чём-то болтали; оба исчезли в темноте. Раздался свисток паровоза. У Даниэля больше не было сил бороться с тоской.

Ах, зачем он послушался Жака! Не надо было убегать из дому, он отлично это знал, он отдавал себе в этом отчёт с самого начала, с той утренней встречи в Люксембургском саду, когда они решились на это безрассудство. Ведь ни на секунду не ослабевала в нём уверенность в том, что, если вместо побега он бы просто всё рассказал своей матери, она не стала бы его упрекать, она бы защитила его от всего и от всех, и ничего плохого бы с ним не произошло. Почему же он уступил? Это было загадкой, он не мог понять себя.

Вдруг вспомнилось, как стоял он воскресным утром в прихожей. Услышав шум открываемой двери, прибежала Женни. На подносе лежал жёлтый конверт с грифом лицея, — наверно, извещали, что он исключён. Он сунул конверт под ковровую скатерть. Женни молча глядела на него проникающими в душу глазами; догадываясь, что с братом творится неладное, она прошла вслед за ним в его комнату, увидела, что он берёт бумажник, где хранил свои сбережения; она кинулась к нему, сжала в объятиях, стала целовать, приговаривая:

— Что с тобой? Что ты делаешь?

И он признался, что уезжает; его несправедливо обвинили, вышла одна история в лицее, все словно сговорились против него, он должен на несколько дней исчезнуть. Она крикнула:

— Один?

— Нет, с товарищем.

— С кем?

— С Тибо.

— Возьми меня с собой!

Он привлёк её к себе, как маленькую, на колени, шепнул:

— А мама?

Она заплакала. Он сказал:

— Не бойся и не верь ничему, что тебе станут говорить. Через несколько дней я напишу, я вернусь. Но поклянись, поклянись мне, что никогда никому не расскажешь — ни маме, никому другому, — никогда, слышишь, никогда, что я заходил домой, что ты меня видела, что ты знаешь о моём отъезде…

Она судорожно кивнула головой. Он хотел поцеловать её, но она бросилась к себе в комнату с хриплым рыданием, с отчаянным воплем, который до сих пор звучал у него в ушах. Он ускорил шаги.

Он шёл и шёл, не разбирая дороги, и скоро оказался в пригороде, довольно далеко от Марселя. Мостовая под ногами становилась всё грязней, всё реже попадались фонари. По обе стороны в темноте зияли чёрные провалы, угадывались подворотни, таились зловонные закоулки. Из глубины квартир доносился детский плач. В низкопробном кабаке верещал граммофон. Даниэль повернулся и пошёл в другую сторону. Наконец он заметил огонь семафора, — вокзал был рядом. Он валился с ног от усталости. Стрелки на светящемся циферблате показывали час. До утра было ещё далеко; что же делать? Он стал искать уголок, где бы перевести дух. Газовый рожок урчал у входа в пустынный тупик; Даниэль пересёк освещённое пространство и забился в тёмный угол; слева высилась заводская стена; он привалился к ней спиной и закрыл глаза.