Семья Тибо. Том 1 - страница 43

со странной нежностью в голосе?

— А вы, Жак, — спрашивает она, — не хотите меня обнять?

— Отвечай же! — говорит, улыбаясь, Антуан.

Он подталкивает Жака. Она слегка раздвигает руки; Жак проскальзывает меж ними и прижимается лбом к тому месту, где только что покоился лоб Даниэля. Г‑жа де Фонтанен задумчиво гладит мальчишечью рыжую голову и обращает к старшему брату лицо, пытаясь улыбнуться; потом, замечая, что Антуан задержался на пороге и, видимо, торопится уходить, она полным признательности движением протягивает к нему руки над цепляющимся за неё мальчиком.

— Идите, друзья мои, вас ведь ждёт отец.

Дверь в комнату Женни была открыта.

Опустившись на одно колено и припав головой к простыне, Даниэль держал руки сестры и прижимал их к губам. Видно было, что Женни плакала; она в неудобной позе приподнялась над подушками, — мешали вытянутые руки; на лице застыло напряжение; она сильно исхудала, это заметно было не столько по чертам лица, сколько по глазам; взгляд у неё был ещё болезненный и усталый, по-прежнему жёсткий и своевольный, но уже взгляд женщины, загадочный и, казалось, утративший детскую безмятежность.

Госпожа де Фонтанен подошла к кровати; она чуть было не нагнулась, чуть не сжала детей в объятиях; но не следовало утомлять Женни; она заставила Даниэля подняться и позвала к себе в комнату.

Там было весело и светло. Г‑жа де Фонтанен накрыла перед камином чайный стол, поставила гренки, масло, мёд, прикрыла салфеткой горячие варёные каштаны, которые Даниэль так любил. Пел самовар; в комнате было тепло, даже немного душно; Даниэль ощутил лёгкую дурноту. Он отодвинул тарелку, которую ему протягивала мать. Но она так огорчилась!

— Как, мой мальчик? Неужели ты не хочешь, чтобы я выпила с тобой чашку чая?

Даниэль посмотрел на неё. Что в ней переменилось? Вот она, как обычно, пьёт мелкими глотками горячий чай и улыбается сквозь пар, и освещённое лампой, чуть-чуть усталое лицо её — такое же славное и доброе, как всегда! О, эта улыбка, этот долгий взгляд… Не в силах вынести так много ласки, он опустил голову, схватил гренок и для приличия откусил. Она улыбнулась ещё нежнее; она была счастлива и не спрашивала ни о чём; не зная, куда девать избыток нежности, она трепала по голове собачонку, примостившуюся у неё на коленях.

Он положил гренок на тарелку. Бледнея, не поднимая от пола глаз, спросил:

— А в лицее — что они наговорили тебе?

— Я им сказала, что всё это неправда!

Наконец-то у него разгладился лоб; подняв глаза, он встретился с матерью взглядом; её взгляд был доверчив, и всё же в нём читался вопрос, горело желание утвердиться в своём доверии; на немой этот вопрос глаза Даниэля ответили твёрдо и недвусмысленно. Тогда она наклонилась к нему и, вся светясь радостью, тихо сказала:

— Почему же, мой мальчик, почему ты сразу не пришёл ко мне и не рассказал обо всём, вместо того чтобы…

Она поднялась, не договорив: в прихожей звякнули ключи. Она замерла, оборотившись к приотворённой двери. Собака, виляя хвостом, скользнула без лая навстречу знакомому гостю.

Явился Жером.

Он улыбался.

На нём не было ни пальто, ни шляпы; он выглядел совершенно естественно, и можно было побиться об заклад, что он живёт здесь, что он просто вышел из своей комнаты. Он глянул на Даниэля, но направился к жене и поцеловал ей руку, которой она не отняла. Вокруг него витал аромат вербены, мелиссы.

— Вот и я, мой друг! Но что случилось? Право, я огорчён…

Даниэль с радостным лицом подошёл к нему. Он привык любить отца, хотя в раннем детстве долго выказывал матери ревнивую нежность и не желал делить её ни с кем; ещё и сейчас он с безотчётным удовлетворением относился к постоянным отлучкам отца: ничто не мешало тогда их близости с матерью.

— Значит, ты дома? Что же мне про тебя рассказывали? — сказал Жером.

Он взял сына за подбородок и, хмуря брови, долго глядел на него, потом поцеловал.

Госпожа де Фонтанен продолжала стоять. «Когда он вернётся, — сказала она себе ещё неделю назад, — я его выгоню». Её решимость и ожесточённость не поколебались ничуть, но он захватил её врасплох, он держался с такой обезоруживающей непринуждённостью! Она не могла отвести от него глаза; боясь признаться в этом себе самой, она ощущала, как её волнует его присутствие, как по-прежнему чувствительна она к нежному обаянию его взгляда, улыбки, жестов: это был единственный мужчина её жизни. Ей в голову пришла мысль о деньгах, и она ухватилась за неё, чтобы оправдать свою пассивность: как раз утром ей пришлось пустить в ход последние сбережения; она не могла больше ждать; Жером это знал, он, конечно, принёс ей деньги за месяц.