Семья Тибо. Том 1 - страница 52

И Жак вспомнил, что в честь его возвращения в прихожей горела люстра, а г‑н Тибо остался в сюртуке; мысль, что, быть может, он сам испортил готовившийся праздник, растрогала его ещё больше.

— Я хочу тебе ещё кое-что сказать, — продолжал священник, гладя рыжую мальчишескую голову. — Твой отец принял на твой счёт серьёзное решение… — Он запнулся; подыскивая слова, он ласково трепал оттопыренные уши, которые под его рукой то прижимались к щекам, то распрямлялись, точно пружина, и начинали пылать; Жак не смел шелохнуться. — …решение, которое я одобряю, — подчеркнул аббат; он поднёс указательный палец к губам и настойчиво пытался поймать взгляд Жака. — Он хочет на некоторое время отослать тебя далеко отсюда.

— Куда? — вскрикнул сдавленным голосом Жак.

— Он тебе это скажет сам, дитя моё. Но, как бы ты поначалу ни воспринял это известие, прими его со смирением и раскаянием, ибо всё делается ради твоего же блага. Быть может, на первых порах тебе тягостно будет проводить долгие часы наедине с самим собою; но в эти мгновения ты должен вспоминать, что для доброго христианина нет одиночества и что бог никогда не покинет того, кто на него полагается. Ну, поцелуй меня и иди просить прощения у отца.

Через несколько минут Жак вернулся к себе с заплаканным лицом и лихорадочно горящими глазами. Метнувшись к зеркалу, он уставился на себя безжалостным взглядом, словно хотел заглянуть себе в душу и выместить на собственном отражении всю обиду и злость. В коридоре послышались шаги; в замке не было ключа; он торопливо забаррикадировался стульями. Потом бросился к столу, нацарапал карандашом несколько строк, сунул бумагу в конверт, написал адрес, наклеил марку и с блуждающим взглядом встал. Кому доверить письмо? Кругом были только враги! Он приоткрыл окно. Утро было пасмурным, на улицах пусто. Но вот вдали показалась старая дама с ребёнком; они двигались не спеша. Жак бросил письмо вниз, оно покружилось в воздухе и легло на тротуар. Он быстро отступил в глубину комнаты. Когда он отважился снова выглянуть, письма на тротуаре не было; дама и ребёнок медленно удалялись.

Тогда, теряя последние силы, он взвыл, как зверь, попавший в капкан, кинулся на кровать, упёрся ногами в деревянную спинку и затрясся всем телом в бессильной ярости, кусая подушку, стараясь заглушить свои вопли; у него хватило рассудка лишь на то, чтобы не дать своим, ближним увидеть, как ему тошно.

Вечером Даниэль получил письмо:

Июль 1920 г. — март 1921 г.

С того дня, как в прошлом году он доставил домой двоих беглецов, Антуан больше ни разу не навещал г‑жу Фонтанен; но горничная узнала его и, хотя было уже девять часов вечера, впустила без разговоров.

Госпожа де Фонтанен вместе с детьми была в своей комнате. Держась очень прямо, она сидела под лампой перед камином и читала вслух какую-то книгу; Женни, забившись в глубь кресла, пристально глядела на огонь, теребила косу и внимательно слушала; поодаль Даниэль, заложив ногу за ногу и держа на колене картон, набрасывал углём портрет матери. Задержавшись на миг в полутьме на пороге, Антуан почувствовал, насколько неуместен его приход; но отступать было поздно.

Госпожа де Фонтанен приняла его довольно холодно; она казалась более всего удивлённой. Она оставила детей в спальне и провела Антуана в гостиную, но, когда он объяснил цель своего визита, встала и пошла за сыном.

Даниэлю можно было дать теперь лет семнадцать, хотя ему было всего пятнадцать; тёмный пушок над губой оттенял линию рта. Пряча смущение, Антуан смотрел юноше прямо в глаза с чуть вызывающим видом, словно хотел сказать: «Я ведь привык действовать решительно, без обиняков». Как и в прошлый раз, в присутствии г‑жи де Фонтанен он инстинктивно подчёркивал искренность своего поведения.