Семья Тибо. Том 1 - страница 58

Другие дортуары состояли из притиснутых одна к другой каморок кирпичной кладки, запертых решётчатыми дверьми, точно боксы в зверинце. Г‑н Фем задержался на пороге. Временами его улыбка делалась горько-задумчивой, и тогда это румяное личико окутывала меланхолия, точно на статуях Будды.

— Ах, доктор, — объяснял он, — здесь размещаются наши отпетые. Те, кто поступил к нам слишком поздно; их уж по-настоящему не исправить; да, паиньками их не назовёшь… Попадаются среди них и дети порочные, верно? Так что приходится на ночь их запирать.

Антуан заглянул за одну из решёток. Он различил в полутьме жалкую неубранную постель, похабные рисунки и надписи на стенах. Он отпрянул.

— Не будем туда смотреть, это слишком печально, — вздохнул директор, увлекая его за собой. — Видите, это главный коридор, по нему всю ночь ходит надзиратель. Здесь надзиратели вообще не ложатся, и электричество не гасится. Хоть мы и держим этих проказников под замком, от них всегда можно ожидать какой-нибудь пакости… Честное слово!

Он тряхнул головой, прищурился и внезапно расхохотался; грустное выражение мигом слетело с его лица.

— Тут всего наглядишься! — простодушно заключил он, пожимая плечами.

Антуан был так захвачен всем окружающим, что совсем забыл о своих заготовленных заранее вопросах. Но всё же спросил:

— А как вы их наказываете? Мне бы хотелось взглянуть на карцеры.

Господин Фем отступил на шаг, вытаращил свои круглые глаза и легонько всплеснул руками.

— Карцеры, чёрт побери! Да помилуйте, господин доктор, или вы думаете, здесь Ла-Рокет{27}? Нет, нет, у нас никаких карцеров, упаси нас бог! Устав категорически это запрещает, да и господин учредитель никогда бы не пошёл на это!

Антуан был озадачен; в прищуренных глазках, моргавших за стёклами очков, ему чудилась насмешка. Роль соглядатая, которую он собирался здесь сыграть, начинала не на шутку его тяготить. Всё, что он видел, отнюдь не поддерживало в нём решимости продолжать эту роль. Он даже спрашивал себя не без некоторого смущения, не догадался ли уже директор, какие подозрения привели Антуана в Круи; но судить об этом было нелегко, настолько естественным казалось простодушие г‑на Фема, несмотря на лукавые огоньки, то и дело вспыхивавшие в уголках его глаз.

Отсмеявшись, директор подошёл к Антуану и положил руку ему на рукав.

— Вы пошутили, правда? Ведь вы не хуже меня знаете, к чему может привести чрезмерная строгость, — к бунту или, что ещё страшнее, к лицемерию… Господин учредитель прекрасно сказал об этом в своей речи на парижском конгрессе, в год Выставки{28}…

Он понизил голос и посмотрел на молодого человека с особой симпатией, словно они с Антуаном входили в круг избранных и только им одним дано было обсуждать педагогические проблемы, не впадая при этом в ошибки, столь распространённые среди людей заурядных. Антуану это польстило, и впечатление, которое складывалось у него о колонии, стало ещё более благоприятным.

— Правда, во дворе, как бывает в казармах, у нас есть тут одно строеньице, архитектор окрестил его в своём проекте «дисциплинарными помещениями»…

— ?

— …но мы держим там только уголь да картошку. К чему нам карцеры? — продолжал он. — Убежденьем можно добиться гораздо большего!

— Неужели? — спросил Антуан.

Директор с тонкой улыбкой опять положил руку ему на запястье.

— Поймите меня правильно, — сказал он доверительно. — То, что я называю убеждением, — мне хотелось бы сразу поставить все точки над i, — заключается в лишении некоторых блюд. Наши малютки ужасные лакомки. В их возрасте это простительно, не так ли? Хлеб всухомятку обладает совершенно удивительными свойствами, доктор, он замечательно убеждает… Но этими свойствами нужно умело пользоваться; и главное здесь вот что: ребёнка, которого вы хотите убедить, ни в коем случае не следует изолировать от других детей. Теперь вы видите, как далеки мы от того, чтобы сажать кого-нибудь в карцер! Нет! Пусть он грызёт свою чёрствую корку на виду у всех, в столовой, в углу, во время самой обильной трапезы, то есть за обедом, когда вокруг струятся ароматы горячего рагу и товарищи уписывают его за обе щеки. Против этого не устоишь! Или я не прав? В этом возрасте худеют так быстро! Две, ну в крайнем случае три недели — и самые строптивые становятся у меня просто шёлковыми. Убеждение! — заключил он, делая круглые глаза. — И ни разу мне не приходилось прибегать к более строгим наказаниям, я даже ни разу не замахнулся на вверенных мне шалунов!