Сень горькой звезды. Часть первая - страница 3
Иван, простая душа, и рад стараться за доброе слово. Немного он их слышал в своей одинокой жизни. Буровая бригада не просто кореша-приятели, а почти что семья. Хочется угодить товарищам. Сегодня у него новый сюрприз для них на сковородке шкворчит. Накануне пошел он за водой к озеру, видит: в подбережных притопленных кустах мелкое шевеление по воде идет. Пригляделся, а это щука на икромет пошла, так и кишит на мелководье. Сбегал Ванька за сетью, что у него в балке припрятана была и без дела пылилась, забрел по грудь в талую воду и натянул вдоль берега на тычках. Наутро смотрит: не видать поплавков, одни тычки торчат. Унесло – екнуло сердце. Быстренько скинул брюки и в воду, от холода по телу мурашки разбегаются. Взялся за тычку, а она ходуном ходит. Поднял тетиву – и что тут началось! Десятки, а может, сотни хвостов разом забились, осыпая Пипкина брызгами. Белопузые серо-зеленые бревна заворочались, хватая воздух крокодильими пастями, путая и без того скрученную сеть. Азарт и легкий ужас владели Иваном, когда он тянул сеть к берегу, думая о том, чтобы не споткнуться, не упасть и не запутаться в сети вместе с этими страшными рыбинами. Вконец окоченев и стараясь не клацать зубами, вытянул Пипкин свою добычу на берег. Вытянул и сам изумился: замшелые головастые щучищи сидели чуть ли не в каждой ячее. «Пудов шесть-семь» – оценил он улов и, наскоро одевшись, заспешил по тропинке, подпрыгивая для согрева. Вскоре он возвратился с ведром и узким ножом, которым незамедлительно принялся вспарывать рыбьи брюха и выпускать икру в ведро. Самих зубастых разбойниц Пипкин небрежно отбрасывал в кучу, рассчитывая заняться ими попозже. Поротые, на ветерке они не пропадут, а испортятся, так не велика беда: озерные щуки от бескормицы жесткие, лишь на котлеты годные. Чего их жалеть, пока нерест идет – только успевай выпутывай. Как ни спешил Иван, а всю рыбу к вечеру выпутать не успел. Пришлось оставить до утра в перепутанной сетке, рядом с поротой рыбой. Сверху штаны свои, мокрые от икры и слизи, бросил – завтра выстирает. Ничего не случится: собак на буровой нет, а другая живность за пять верст распугана.
В телогрейке и шапке, но без штанов, с ведром икры и связкой щук предстал Иван перед буровым мастером Ибрагимычем. Ничего не сказал молчаливый татарин, только хмыкнул одобрительно да на часы показал: не забывай!
Ванюшка разве забудет. Из-за того и улов на берегу оставил и сеть комом бросил, чтоб товарищей вовремя накормить. Так, без штанов, и на кухню шмыгнул, в топку дровишек подкинул. Загодя подсушенные поленья разом занялись, загудело пламя, забулькала вода, зашипели сковородки. А Иван запел, замурлыкал себе под нос. Он всегда напевал эту песню наедине с собой, когда бывал чем-нибудь особенно доволен:
Ну и пусть поет. Пипкин свое дело знает.
Разве только лесоруб, или рыбак подледного лова, или горняк из мокрого забоя одни и смогут понять то радостное возбуждение, что овладевает буровиками, когда после смены, отпарив в баньке пот и усталость и поразмяв друг другу молодые косточки, не успев просушить давно не стриженные шевелюры, шумной ватагой занимают они длинный артельный стол:
– Эй, Иван Федорович! Чем ты, кандей, нас травить будешь?
А кандей, понимая свою незаменимость и значительность, неторопливо, округлым цирковым жестом водружает в самый центр стола глубокую эмалированную миску с желтой соленой икрой, украшенной брызгами луковых колечек. Не успели смолкнуть многозначительные вздохи, вроде того, что уж больно закуска хороша, как Иван, победно ухмыляясь, выставил еще кипящую кастрюлю с ухой:
– Наливайте сами! – и, не дотерпев, пока опустеют тарелки, расчистил на столе место для своего главного сюрприза – громадной сковороды с жареной икрой... Невозмутимо принял кандей дань восхищения и те выражения признательности, какими обычно награждает голодный своего благодетеля, одарившего его краюхой хлеба.