Сень горькой звезды. Часть вторая - страница 12

– Задев, – поморщился от досады Андрей и продолжал механически крутить барабан, почти не глядя на воду. А когда леска подошла к концу и он опустил глаза, то похолодел: почти у самых его ног спокойно стояла в прозрачной воде и лениво пошевеливала плавниками здоровенная щучища. Опешившая царица глубин и не пыталась освободиться.

– Веди ее вдоль берега на мелководье, в няшу, – услышал Андрей над ухом взволнованный шепот.

На буксире щука пошла как сонная, пока не уперлась носом в грязь, но не успела она ударить мощным, как бревешко, хвостом, а Андрей уже дернул удилищем, вытягивая рыбину брюхом на липкую грязь. Леска зазвенела и лопнула, хрустнуло удилище, но и щука забилась на мели, облипая торфяной коростой, а сверху на нее животом навалился Белов.

Смеркалось, когда друзья возвратились к моховому болоту. Кыкин сидел у костерка и порол щучьи брюха.

– Однако дрова таскайте. Будем щук варить, чай пить, ночь коротать.

Таскать так таскать. Мальчишки еще днем заприметили кучу сухого валежника и взялись было ее разбирать, но вдруг из-под нее выскочил полосатый бурундучишка и бросился наутек. Толя за ним в логово. Мечется по полянке крохотный зверек в поисках укрытия, но не попадается ни бурелома, ни норки. На счастье, одинокая сосенка стоит посредине. Взлетел на нее полосатый проказник, ищет укрытия в редких ветках, мечется по тонким веткам, да только весь на виду.

– Попался, который кусался! – обрадовался Белов и обхватил ствол руками. Бурундучишка с ветки на ветку планировать, как белка, не может: хвостик жидковат. Спрыгнуть на землю тоже боится. Вот и мечется по стволу вверх-вниз, а Толя радуется и кричит Андрею, чтобы тот длинный шест нес – зверушку на землю сбивать. От громкого крика бурундук и вовсе в ужас пришел, не знает куда деваться. В отчаянии сиганул пятиполосик прямо на крутой Толин лоб, ошеломил преследователя – и не мешкая на землю, да в кусты. Трет лицо Толя, прийти в себя не может.

– Не откусил тебе нос пятиполосик? – не упустил случая поддеть дружка Андрей.

– Да ну его, он, наверное, бешеный, раз на людей бросается. Пойдем к костру, Кыкин дрова ждет, – увернулся Белов.

У костра пахло ухой и Кыкин мешал в большом котелке прутиком, не спуская глаз с Моряка, на плутоватой морде которого читалось непреодолимое стремление стянуть какой-нибудь кусок съестного. Дымящуюся паром рыбу Кыкин вывалил на большой лист бересты:

– Однако ешьте! – И сам начал первый, выбирая большие куски. Ребят уговаривать не пришлось, и скоро на бересте остались одни только головы. Заметив, что Андрей протянул к голове руку, Иван остановил его жестом: нельзя!

– Почему, дедушка? – удивился тот.

– Нельзя, – подтвердил Иван и, собрав головы, развесил их на ближайших ветках. Возвратившись к огню, старик объяснил:

– Щука, сарт по-нашему, вовсе не рыба. В далекие времена она совсем безголовой была. Смешней и уродливей ее не было ни в одной реке. Долго просила щука подводного царя подарить ей голову, но тот все отказывался: «Злая ты. А злому головы не надо: он животом живет, свое брюхо слушает. Зачем ему голова? Если у злого еще и голова появится – много вреда от него получиться может. Живи лучше так». Рассердилась щука, что не дал ей царь зубастую голову, но затаилась. Дождалась, когда уйдет он в гости, стала под мостками, с которых бабы белье полощут, и притаилась, ждет. Бежала по мосткам русская девочка-сиротка. Все ее жалеют. За день семь домов обошла, во всех пирогов жирных поела, устала, пить захотела. Легла на мостки, чтобы воды напиться, а щука хвать – и проглотила девочку. (Тут Андрей вспомнил пойманное ими чудовище и поежился: а что, если в глубинах черного озера еще крупнее щуки водятся? Такой крокодилище и проглотить может.) Сделала щука себе из девочки голову, а внутри ее хрящ – на крест похожий. Потому и нельзя у щуки голову есть, что она раньше девочкой была и крест по ней память.

Старик пнул Моряка, который близко подлез к еде и заложил в котел новую порцию свежей рыбы: ночь впереди долгая, есть захочется.

Тьма незаметно подкралась из глубины леса к самому костру, ветер на озере стих и вершины деревьев угомонились. Андрей растянулся на охапке сухого мха и вспомнил отчаянного бурундучишку: