Сеньор Вольто - страница 11

Я был ребенком в те дни, когда Суйяпа с мужем работали на мою семью, и хотя имел к ним некоторое чувство, все-таки никогда не любил их и не приходил в к ним, как сегодня. Казалось, что теперь я мог познать их сущность, ядро сердечной простоты, которая была как их силой, так и их слабостью, качество, которым обладает гондурасская душа с ее способностью выдерживать унижения гондурасской судьбы. Я сказал, что уйду позднее вечером и сказал, что буду благодарен, если смогу позаимствовать старую одежду Антонио и доехать с ним до города.

«Тебя убьют», серьезно сказала она. «Было бы безопаснее, если б ты позволил Антонио отвезти тебя вглубь страны… или, может, на север в Пикос Бонитос.»

Я ответил унылым заявлением, чей точный смысл мне еще предстояло постичь. «Я уже мертвец», сказал я.

И вот так, леди и джентльмены, я вернулся в Трухильо на закате того же дня, одетый как старый нищий в запачканный пиджак от костюма и грязные брюки, в поношенной соломенной шляпе с широкими полями, закрывающими лицо, обильно потея в плотной жаре и опираясь на палку, что я срезал в качестве посоха. Я ковылял из предместья города, где высадил меня Антонио, и шагал вдоль дороги к аэропорту, пока не добрался до поворота, который вел к пляжу и отелю «Христофор Колумб». Я не пробовал на себе скотский шокер ужу несколько часов — и шокер, и пистолет Эспиналя были у меня за поясом однако моя способность видеть созданий, что стаями плавали наверху, почти полностью затеняя небо цвета индиго, совсем не уменьшилась. Мне кажется, я перешел некий электрический порог, наверное аккумулировав достаточный заряд, чтобы подкрепить данную грань моего зрения. Эффект теней, однако, ослабел. Хотя я все еще их различал, исходящих из тел прохожих, они были едва уловимы, и вспомнив, что я не видел теней прямо после моей стычки с Тито на блошином рынке, я понял, что мое острое восприятие было, похоже, лишь стадией в процессе моей трансформации… а я чувствовал себя трансформированным. Четким, как никогда прежде. Так много моей жизни потрачено — как и любой жизни — в попытках уклониться от приговора судьбы, а ныне я подчинялся этому приговору бестрепетно.

Воздушники (мое родовое название для созданий, оккупирующих воздух) в самом деле питались на жителях города Трухильо. По большей части подобное питание, казалось, не причиняло никакого вреда. Воздушник подплывал медленно или стремительно к чьей-нибудь голове, разряд бледного электричества устремлялся вверх в тело воздушника из макушки, а после этого личность продолжала то, что он или она делала, не показывая никакого дурного эффекта. Но когда я шел по дороге к пляжу, проходя мимо группок школьников в белых рубашках с короткими рукавами и темно-синих брюках, я заметил среди мельхиоров, коктейльных палочек, бизкочос и других разновидностей воздушников кишащих над головой, немногие раздутые формы с короткими трубочками, торчащими из их брюшка, все пурпурно-черные по цвету, грубо соответствующие по размеру и форме человеческому сердцу (черносердечники, назвал я их). Одно из этих созданий устроилось на голове тощего школьника, который размахивал своим ранцем, радостно болтая с приятелями. Почти сразу после того, как черносердечник остановился на нем, мальчик снизил свои энергичную активность и скованно, медленно прошел несколько шагов с лицом, лишенным всякого выражения, но даже когда черносердечник уплыл прочь, он совсем не пришел в прежнее доброе настроение, но двигался оцепенело, далеко отстав от одноклассников. Я не планировал, как я убью Эспиналя, но понимание, что некоторые воздушники оказывают вредоносный эффект на тело, навело меня на мысль навести на него ярость черносердечников, каким-то образом заманить их на него и проследить, как они выпьют досуха его энергию, что для такого человека было бы подходящим концом.

Становилось темнее, когда брел по пляжу, играя образ немощного старика, который потерялся и ковыляет в туристский конец города. Молодые люди, стоявшие возле пляжных баров, дразнили меня и смеялись. Я сам вел себя с таким же отсутствием почтения, когда был молодым, испуская такие же колкости, а теперь, поглощенный не направленной на что-то определенное ненавистью, которая не в малой части была само-отвращением, я протягивал левую руку к ним и выпрашивал лемпиру, держа правую возле рукоятки пистолета Эспиналя, размышляя, так ли уж важно убить Эспиналя, искушаемый мыслью, что уничтожение одного из этих жестоких ублюдков тоже послужит моим целям. К моему отелю примыкал «Грингос», строение из бамбука и соломы над бетонной площадкой под открытым воздухом — туристский бар, который, так как туристов не было, в основном посещали экспатриаты и молодые гондурасские женщины. Проходя, я заглянул внутрь, и там, сидя за столиком, под прыгающим скопищем мельхиоров, бискочос и паньюэлос (тонких желтоватых похожих на тряпку созданий, которые выглядели нестиранными платками), Садра Росалес поедала маргарит, говоря со своей лучшей подругой Флавией, слегка располневшей и густо накрашенной женщиной с ярко-рыжими волосами. Манеры Садры поразили меня как несоответственно веселые для той, кто потерял своего любовника, и, любопытствуя, я вошел внутрь. Бармен пытался выгнать меня, предполагая, что у меня ни монетки, но я показал ему деньги, заказал виски и выбрал столик возле столика Садры, усевшись спиной к ней, не более чем в футе.