Сентябрь в Алустосе - страница 12

Гершвин выдержал артистическую паузу, пока все подтягивались к площадке сбоку от брусчатого "серпантина", порылся в пачке "Ротманса", выбирая сигарету, долго прикуривал, закрывая огниво от ветра… И когда Ника от нетерпения уже готова была стукнуть его по затылку, адвокат неспешно начал:

– Итак, дети мои, обратилась ко мне тут некая дама, приятная во всех отношениях, назвавшись Розалией свет Гельсингфорской…

– Гельсингфорская? – привстала Вероника. – Не родственница ли фотохудожника Кирилла Гельсингфорского, у которого в августе была выставка на Невском?

– Супруга, – кивнул Гершвин. – Так вот, девичья фамилия милейшей Розалии – Степнова и дама утверждает, будто является внучкой писателя-мариниста из Алустоса. Так как до революции имение двести лет принадлежало семейству Степновых, спрашивает дама, нельзя ли признать его национализацию в 1917 году и последующую трансформацию в музей незаконной и вернуть сию недвижимость потомкам почтенного рода Степновых. Мадам просит меня о помощи в борьбе за фамильное достояние, приносящее ныне доход государству, столь некрасиво обошедшемуся с ее пращурами в огневые годы революции, и я назначил ей встречу для обсуждения деталей…

Вероника оторопела. Она сразу вспомнила собеседницу Наума на пирсе. Так значит, эта неприятная особа с крупными зубами и влажными деснами, склочница и хамка, и есть Розалия Степнова, именующая себя внучкой мариниста? То есть по мужу она Гельсингфорская. Да, Ника была знакома с ее мужем Кириллом. Он был фотохудожником, любящим запечатлевать красоту и пластику женского тела на контрастном фоне. Черный, серый и красный колер, декорации "каменные джунгли", "поле боя" и "постапокалипсис". И на фоне этого изящно изгибались точеные девичьи фигурки – сама жизнь, грация, нежность и красота среди бездушного камня, металла, оружия, пожарищ и разрушений. Выставки Гельсингфорского имели ограничение "18+" и на входе строго проверяли документы у некоторых посетителей. Но ценители искусства не видели в его композициях никакой пошлости. "Каждый воспринимает то, что ему ближе по уровню развития", – говорил Гершвин. Вероника была с ним согласна. Она понимала, какой смысл вкладывает Кирилл в свои композиции. В советских "Тихих зорях" тоже была сцена в женской бане. Но кто мог бы упрекнуть режиссера в скабрезности?.. Гельсингфорский не раз уговаривал Веронику принять участие в съемках. "Фон подберем – конфетка, – вскидывал руки к потолку высоченный Кирилл с огненно-рыжей гривой и в круглых очках "а-ля Оззи Осборн". – Берег моря после кораблекрушения, черное небо, свинцовое море, обломки разбитого корабля… И среди этого – дева-воительница, сильная, статная и прекрасная!"

"Ну и рожи будут у моих коллег, – думала Вероника, – если они увидят на следующей выставке такую картину: я стою нагишом среди разбитых досок, в рогатом шлеме и с мечом… Мама точно в обморок упадет!"

Итак, "муж-негодяй", который всегда должен помнить, как он виноват перед женой и во искупление грехов скупать для нее весь ассортимент "Картье" и "Тиффани", был вычислен. А сейчас, похоже, над ним нависла угроза развода, раздела имущества и лишения родительских прав… "Однако и бедняжка-жена, измученная мужниными фотомоделями, тоже не безупречна", – Вероника вспомнила утреннюю возню и хихиканье на балконе отеля и фривольные ласки в лифте. Так значит, эта особа, по словам Наума, претендует на дом-музей Степнова-Морского…

– Да местные власти схватят по два инфаркта на брата, если она всерьез собирается претендовать на музей, – Наум уже смолил вторую сигарету, – или приложат бабенку кирпичиком по темечку. Музей Степнова-Морского ей подавай!.. Это же жемчужина Алустоса, как наш Эрмитаж или Третьяковская галерея в Москве!

– Или как церкви, построенные без единого гвоздя в Кижи, – добавила Лиля. – Символ города, можно сказать.

– Когда она заявит свои права на дом, – Наум раздавил в урне-пепельнице окурок, – будет, пардон за мой плохой французский, полный пушной зверь. Как бы и мне на орехи не досталось. Интересно будет посмотреть на ее доказательства принадлежности к роду Степновых. И еще неизвестно, что хуже: говорит она правду, или химичит.