Серая хризантема - страница 10

— Так что бы ты делал, окажись на месте Одда?

Змей еле сдерживался, но, опасаясь потерять лицо перед воинами, подавил готовый сорваться стон и улыбнулся скальду:

— Я попытался бы стать тем, чем был до встречи с троллями!

— И снова лилась бы кровь?

Кале презрительно поморщился. Они с Гуннаром считались друзьями и не таили друг от друга своих дел.

— Так все-таки у тебя поднялась бы рука на потомков?

— А почему бы и нет? В детстве я знавал двух братьев — берсерков. Они утопили собственного отца. И это, заметь, берсерки! Ты же знаешь, как они держатся друг за друга. А я, слава богу, не берсерк!

— Скажи мне, Кале, а если бы мы этой ночью перенеслись с драккаром в мир собственных правнуков, ты дал бы воинам приказ вырезать биармов в деревне?

Наперсник конунга зло сплюнул за борт:

— Скальд, не путай женщину с овечьей шкурой! Биармы не могут быть потомками норманнов. Я бы дал приказ, и вы бы их вырезали. Ты бы сам резал их, Гуннар!

— Не знаю, Кале… Но предстать перед людьми будущего убийцами…

— Не бойся казаться тем, кто ты есть. Следуй моему совету, скальд, и ты доживешь до седин. А думать о разном… Брось, Гуннар! За нас с тобой конунг думает. Пойди лучше разбуди Гунявого. Пусть посмотрит, не у той ли скалы высаживался прошлый раз Туре Пес?

Гуннар чувствовал себя опустошенным и оплеванным. Кале без труда разрубил узел, который сплели вокруг него слова скальда. Значит, все-таки не зря так доверяет ему конунг!

Скальда переполнила злоба на Чужих Богов, из-за которых ему, призванному в набег, чтобы воспеть удачу и добычу, приходится теперь строить козни своим же товарищам. Но ослушаться воли небесных пришельцев он все же не смел. Теперь, когда земные боги повержены, нельзя допустить, чтобы вместе с ними погибли и люди. А для этого Гуннару предстоит совершить предательство. Что может быть тяжелее?

Чужие Боги сказали: «Если предки убьют потомков, погибнут все». Не все понял Гуннар из их слов. Понял главное: кончилась бездумная жизнь. Теперь жить предстоит по-новому, и только от них двоих, от Гуннара и неизвестного потомка, зависит, жить ли на земле людям. Первая попытка самостоятельно справиться с заданием Чужих Богов провалилась, значит, надо посоветоваться со своим единственным союзником, прежде чем решиться на вторую.

— Гуннар, я жду! Буди Гунявого! — подхлестнул его голос Кале.

Торвальд Луковица еще не просыпался. Он спал, завернувшись в плащ, на корме среди свежего навоза, отмахиваясь сквозь сон от робких овечьих ног. Скальд потряс проводника за плечо:

— Вставай, Торвальд! Хель проспишь! Вон, за тобой уж и валькирии пришли!

— Че-ево? — зевая во весь рот, спросил Гунявый.

— Хель, говорю, проспишь!

— A-а, Хель… Хель не просплю. — Торвальд причмокнул губами и, смахнув с рукава раздавленный овечий катыш, вознамерился было снова прикорнуть. Гуннар рывком поставил его на ноги.

— Ну, чего привязался? — спросил старик с укоризной.

— Тебя Кале ждет.

— Ишь какой! Ему уж и не подожди… Подождет твой Кале!

— Ты забыл, что сегодня высаживаемся? Тебе сегодня не спать, а по сторонам смотреть надо. Проскочим мимо скалы, под которой была последняя стоянка Туре Пса, — какой из тебя тогда, к троллю, проводник будет?!

— А ведь и то правда! Пошевеливаться надо. Глянь, а вон и скала та! Видишь, слева по борту… Крикни Змею, чтобы причаливал, пока и вправду не проскочили!

И вот уже сам Торвальд Гунявый бежит к наперснику конунга, спотыкаясь о нерпичьи мешки с крупой и сушеным мясом.

Ольга вошла в черный кокон и огляделась: страшно и пусто. Споткнулась обо что-то невидимое. Знакомый пенек. Оказывается, он прозрачный. Села. Если верить пришельцу, что желания союзников встретиться будут совпадать, то сейчас появится ее предок. Или не ее предок, а чей-то чужой. Хотя если как следует пересчитать, то веков восемь назад у Ольги было родственников добрых пол-Европы. Уж не одного ли она корня с человеком, который войдет сейчас в это чужое для них обоих место?

И предок вошел, осторожно, по-волчьи оглядываясь, держа перед собой тяжелый мясницкий топор. Ничего себе предочек! Вместе с ним в кокон ворвалась волна спертого запаха прелых кож, паршивого пива и едкого мужицкого пота.