Сердца в строю - страница 11

Так обманывала его жизнь. Остался один выход — бежать за границу. Свербицкий перебрался в Белоруссию, поближе к Польше: принюхивался, прислушивался, присматривался. Но переход границы оказался делом трудным, почти невыполнимым. А время шло, капля за каплей уходили силы, оставляя в сердце черную дремучую злобу. Когда же?

И вот свершилось! 22 июня, в первый день войны, Свербицкий понял: все, на что он надеялся раньше, чепуха и бред — и Троцкий, и «новая оппозиция», и террор. Только сейчас начинается настоящее, и он дожил до настоящего. Немцы — народ серьезный, трудолюбивый, педантичный. Раз Гитлер взялся за дело, то доведет его до конца. Он сметет с лица земли ненавистный большевистский строй. Снова начнется жизнь, о какой Свербицкий мечтал, грезил, которую звал в тайных помыслах своих.

И вот в самый последний момент, когда он наконец мог с полным основанием сказать «выжил!», чуть все не сорвалось. Уже был направлен на него автомат, и только брезгливый взмах руки высокого капитана даровал ему жизнь.

Как допустил он, Свербицкий, такую оплошность? Столько лет молчал, таился, ждал, а когда начали сбываться мечты всей жизни, едва не сорвался!

Давно уехала машина с капитаном, а Свербицкий все еще сидел на развалинах и никак не мог унять дрожь, сотрясающую его дряблое тело.

— Как же это я так?!

Завтра, а может быть, даже сегодня вечером здесь будут немцы. Тогда он сбросит с себя вонючий брезентовый плащ, эту овечью шкуру советского служащего. Ему всего лишь пятьдесят шесть лет. Только прозябание, страх, ссылка сделали его таким дряхлым и немощным. Нет, он еще не стар. Все эти годы он старался выжить! Теперь он будет жить, жить, жить! Еще будут и рестораны, и балет и коньяки, и девочки… А главное, будет месть: сладостная, ликующая, ни с чем не сравнимая. Как было бы забавно, если бы в руки ему попался капитан, что с таким презрением и гадливостью даровал ему жизнь. О, он показал бы, кто такой Свербицкий!.. Попался бы только!

Машина Верховцева снова вырвалась на шоссе. Все слышней была артиллерийская стрельба. В стороне, за лесом, снижались и взлетали самолеты: шла бомбежка.

Штаб полка Верховцев нашел в Высоком. Раньше это был чистенький железнодорожный поселок с кирпичными домами под черепицей, весь в черемухе и акации. Теперь в домах выбиты окна, сорваны с петель двери. Снежная пороша пуха метется по улицам, радужные осколки стекла с хрустом гаснут под колесами машины.

Командир полка разместился в подвале полуразрушенного дома. В первом помещении, заваленном ящиками, за аппаратом сидел телефонист и сипло твердил:

— «Дон»! «Дон»! Говорит «Днепр». Отвечай, «Дон».

В углу, на вещевых мешках, спали красноармейцы.

Верховцев прошел за перегородку, где слышался голос подполковника Гусева. Командир полка стоял у стола и сердито отчитывал помпохоза майора Хвацкого. Хвацкий, по своему обыкновению, смотрел на командира ясными глазами и поспешно повторял:

— Вполне точно, товарищ подполковник. Учту. Будет выполнено!

Верховцев смотрел на Гусева и не верил, что человек может так измениться за несколько дней. Он привык видеть Гусева всегда тщательно, даже франтовато одетым, чисто выбритым, свежим, подтянутым. Теперь же перед ним стоял сумрачный человек в наспех заштопанной у ворота гимнастерке, с лицом, на котором окаменело выражение ожесточенности и гнева. Ночью во время авиационного налета Гусева контузило, у него стало дергаться веко левого глаза, что придавало лицу командира непривычную болезненность.

— Идите, выполняйте. В последний раз предупреждаю! — отпустил командир Хвацкого.

Майор бодро отрапортовал:

— Вполне точно, товарищ подполковник. Учту. Будет выполнено! — и, едва заметно подмигнув Верховцеву, вышел.

— Прибыли! Вот и отлично! — повернулся к Верховцеву командир полка и хмуро пояснил: — Жарко приходится. Каждый человек на счету.

Верховцев коротко доложил о своей поездке в дивизию, передал полученные там указания, но Гусев слушал невнимательно. По выражению его потемневшего лица Верховцев чувствовал, что командир думает о другом, не имеющем отношения к его рассказу.