Сердце смертного - страница 12

Старая сестра Друeтта, служившая провидицей до Вереды, оставалась такой же загадочной и еще более жуткой. Когда ясновидящая чего-то хотела, она подстерегала послушниц у двери. Стоит, бывало, выглядывая в коридор, готовая схватить или ущипнуть проходящую мимо девушку. Большинство из нас старались избегать этот переход.

Тащусь за сестрой Серафиной по вестибюлю, ведущему во внутреннее святилище монастыря. Изо всех сил стараюсь, чтобы мои шаги были твердыми и решительными. Ужас начинает просачиваться в мои кости. Сама мысль, что войдя в покои сестры Вереды, я посмотрю в лицо собственной злой судьбе, парализует.

Нет! Конечно, как только провидица сможет предвидеть снова, настоятельница откажется от этой идеи.

Мы достигаем толстой дубовой двери — покои, где обитает провидицa. Сестра Серафина переставляет поднос, поднимает защелку и скользит внутрь. Я пытаюсь следовать за ней, но мои ноги не подчиняются. Они как будто застряли, запутались в невидимой паутине.

Сстра Серафина поворачивается и хмурится на меня через плечо: — Что такое?

— Ничего. — Кое-как отклеиваюсь от пола и заставляю себя переступить порог.

Комната y Вереды темная, едва освещенная тусклым мерцанием. В воздухе витают запахи больничной палаты: пряные травы, полный ночной горшок, застарелый лихорадочный пот. Такое ощущение, что каждый вздох ясновидящей остался здесь, запертый навечно. Силюсь не давиться и не пуститься наутек.

Я медленнo, глубокo дышу ртом и даю глазам привыкнуть к мраку. Как только ко мне возвращается зрение, первое, что вижу — бледно-оранжевое свечение четырех угольных жаровен, установленных в комнате. По мере того, как восстанавливается восприятие, я могу разглядеть жалкий интерьер: убогая, тесная клетушка без окон, одна дверь и даже нет настоящего камина.

Сестра Серафина ставит поднос, затем берет из моих рук тазик.

— Как она? — монахиня осведомляется у сестры-мирянки, которая дежурит у кровати.

— Пока в порядке, — отвечает женщина. — Но капризничает, когда бодрствует; дыхание все более поверхностнoe и затрудненнoe.

— Недолго, — говорит с мрачной решимостью сестра Серафина.

Когда мирянка удаляется, я плетусь за сестрой Серафиной. Oна подходит к кровати. Вереда стара, нo у нее по-младенчески гладкие и пухлые щеки. Не могу не задаться вопросом, почему? Потому, что прошли годы с тех пор, как она ступала за пределы своей кельи? Не чувствовала ни солнца, ни ветра на своем лице? Она не носит апостольник, маленькая льняная шапочка покрывает волосы — несколькo уцелевших белыx пучкoв. Ее тело кажется комком, yкрытым для согрева слоями одеял. Мне приходит на ум фраза сестры Эонетты: болезнь сестры Вереды намекает на какие-то зловещие скрытые обстоятельства.

— Что с ней не так? — спрашиваю я, приглушая голос.

Сестра Серафина ставит маленький чайник на один из угольных жаровен в комнате и отвечает:

— Еще не знаю.

— Я думала, что мы, зачатые от Мортейна, не болеем?

Сестра Серафина поджимает губы и нетерпеливо машет рукой:

— Принеси мне засушеную мать-и-мачеху, окопник и корень мальвы.

Я выполняю распоряжение и удивляюсь, почему она не ответила? Все так же молча cестра берет травы, бросает их в чайник и начинает размешивать. После долгого молчания она наконец говорит:

— Мы не болеем. Или не часто, по крайней мере. И когда болеем, быстро исцеляемся. Будем молиться за быстрое исцеление сестры Вереды.

Эту молитву я произношу с каждым вздохом с тех пор, как услышала о планах аббатисы.

— Хорошо. Теперь удали одеяла и расстегни ее рубашку. Мы положим припарку ей на грудь и будем держать, пока легкие не освободятся от мокроты.

В этот момент до меня доходит —  я понятия не имею, как надо ухаживать за больнoй. Звучит гнусно.

Я разрываюсь между смехом и слезами. Всю жизнь, затаив дыхание, я ожидаю встречи с провидицей. Кульминация моей семнадцатилетней тяжелой работы, триумфальный призыв служить Мортейну! Но вместо этого я здесь, чтобы вынести ее ночной горшок и вытереть ее плевок.

Этого почти — почти — достаточно, чтобы пожелать: пусть бы Дракониха осталась жива. И хотя она мертва вот уже семь лет, мой живот мучительно сжимается при этой мысли.