Серебристый цилиндр (СИ) - страница 5

— Не знаю, это бывает так редко. Я даже никогда не задумывалась о том, что я чувствую, когда по небу ходят волны, — Кеута взялась за новый рисунок. — А что?

— Ничего, просто задумался, — Ганг улыбнулся.

На самом деле его пугало, что жена даже в голову не берёт это противоестественное явление… Этот парень, Мейс, назвал его первым и говорил что-то про осень в середине лета? Что это? Когда листья начинают опадать с деревьев в середине июля? Ну да! Несвоевременно желтеют и опадают. Люди поражены, удивлены, говорят только об этом, а потом снова делают вывод, что «ничего страшного». Времена года сместились, миллиард лет назад такое бывало… Тьфу! Да такого никогда не было и не будет!

Листья опадали посреди лета, а люди такие беспечные, и становятся всё более равнодушными. Как это не похоже на людей!

А потом появились ОНИ! Сначала о них говорили только те, кого считали сумасшедшими. Всё им мерещилось, будто кто-то бродит рядом в сумерках. Не люди, а тени. Только очертания: голова, руки, ноги. Лиц нет. Серые призраки.

И нормальные люди порой замечали их, но боялись сознаваться. Думали, что их тоже запишут в психи. Но потом! Потом их стало сложно не замечать! ОНИ могли тихо следовать за тобой по сумеречной улице. Осторожно подглядывать из тёмных закоулков или появиться у в твоём собственно доме, если не горит свет. Иногда по одному, иногда сразу несколько…

Люди их боялись только поначалу. А со временем… Чёрт! Да люди постепенно совсем переставали на что-либо реагировать! Становились настолько безразличными… Это был просто вирус безразличия! Даже животные этому подверглись. Коровы целыми стадами валились в полях и медленно умирали.

Потом такое стало случаться и с людьми. Многие не выходили из домов — умирали в своих постелях от голода и жажды, от безразличия к жизни. Другие падали на улицах. Мёртвые и умирающие были всюду: в стоячих машинах, на дорогах, в кучах листьев под голыми деревьями. А ОНИ уже не стесняясь ходили толпами, парили по улицам и заглядывали в лица людей, будто проверяя, живы они или уже нет! И больше ничего не делали.

Лишь немногие держались. Единицы боролись за жизнь и пытались разобраться в том, что происходит. Но было очевидно, что весь мир тихо умирал.

Бред? Нет! Всё так и было, и будет снова! Но как такое возможно?

— Ганг! — вскрикнула Кеута. — Ганг!

— А? — Гангу показался странным звук собственного имени.

— Ты весь бледный! Что с тобой? Тебе плохо? — Кеута была очень обеспокоена.

— Нет! Что ты! Всё в порядке. Это просто переутомление. Прилягу ненадолго, и всё пройдёт.

— Я думала, что ты сейчас рухнешь в обморок.

Ганг обнял жену, вышел из комнаты и хорошенько похлопал себя по щекам.

— Ты один?

— Да, заходи.

Это было странно. Пару недель назад этот сумасшедший чуть не выбил окно в поезде, потом влез в его квартиру, а теперь Ганг открывал перед ним дверь и приглашал зайти. Это ведь Мейс — друг из несуществующего прошлого.

Мужчина не церемонился. Его не нужно было просить не разуваться — он сразу прошёл в кухню, и ему не надо было предлагать кофе — он сам взялся за кофеварку.

— Ну как, дружище, всё вспомнил? — спросил он.

— Сколько бы я не вспоминал — до сих пор не могу понять, как всё это возможно, — Ганг сел за стол. — У меня не укладывается в голове. Мы же видели, как мир погибал… Даже не один раз видели? Но сейчас…

— Это были другие миры, вот в чём дело, — Мейс тоже опустился на стул. — Первый раз такое случилось, когда мы были детьми, помнишь? Мы сбежали практически в последний момент.

— Я не могу поверить в это.

— Странное небо, внезапная осень, ОНИ. Всё умирало. Наша интерпретация закрывалась.

— Какая интерпретация?

— Мир.

— Это всё делали ОНИ? Люди-тени?

— Вряд ли. Возможно, эти существа вроде тех, кто следит за тем, чтобы везде был выключен свет в конце рабочего дня. ОНИ могли быть просто свидетелями гибели мира.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Старик нам рассказал.

— Это тот с редкой бородой и в соломенной шляпе?

— Не было у него никакой соломенной шляпы.

— А! Шляпа была у его жены.

— Не помню. Она ведь умерла ещё до первого явления.

— А что старик?