Серебро - страница 16

Архента припомнила, что в детстве матушка возила их с Эухенио к тетушке в гости. Сад… не такой уж и маленький, и крытая галерея вокруг всего второго этажа, увитая цветущими лианами.

В смысле — продать его?

Зачем продать? Еще чего!

Я умоляла, я рыдала, я подлизывалась и я обещала быть самой послушной на свете девочкой. Я напоминала, что я перенесла тяжелую травму и шумная жизнь Буэнос-Айреса меня угнетает. Я указывала на тот факт, что не буду в Сан Луисе одинока, а буду под крылышком тетиного деверя и его почтенной супруги. Я вырвала у отца этот домик и разрешение купить для дядюшки любой дворец на свои деньги, благо, что в глухой провинции недвижимость не так уж и дорога. Я скидала в три дня полную телегу книжек и сундуков с барахлом, усадила сверху Пепу с Хосе и отправила в свой новый дом. Эухенио взял отпуск на службе и отвез меня туда неделей позже.

Когда я вошла, был вечер. Во всем домике горел свет. Меня выбежали встречать — Хосе, кругленький лысый дядя Юсебио с легким маревом последних седых волос над ушами, такая же кругленькая и милая его жена, невероятная толпа прислуги, все ахали, обнимали меня и ввели внутрь. Дом пах, как Архента и помнила, воском для пола, булочками с корицей и теми огромными розовыми цветами, что оплетали галерею и ограду в саду.

Это мой дом… Наш. Наш, — мысленно кивнула я. Ты не покинешь меня? Ну… я не уверена. Я же себе не хозяйка, меня и отозвать могут. Останься, если сможешь. Если бы не ты… Ты лучший друг, который был у меня в жизни. То, что ты для меня сделала…Ну, ты мне тоже нравишься, — согласилась я. Я… мы будем здесь счастливы. Ну. Можно надеяться. Я попросила чашку кофе и вышла на балкон. Здесь уже стоял, как я и помнила, темный деревянный стол и два удобных тяжелых стула. Собирался дождь, было пасмурно и прохладно.

…и вот так оставь, Господи… И

ничего не меняй.

Подходящий для дядюшкиных целей дом сыскать не удалось. Дядя Юсебио, со своим новым жалованием, мечтал открыть что-то типа факультета повышения квалификации учителей, с библиотекой и всем фаршем, и еще и жить там с женой детьми и внуками — ну понятное дело, что посреди аргентинской пампы в конце девятнадцатого века такие дома на продажу не строились, что мне и пришлось ему объяснить.

Дядюшка слушал меня, задрав брови. Мы сидели с ним вдвоем на моем любимом балконе и обсуждали, как быть дальше.

— Если вдуматься, ты абсолютно права. Но я и не предполагал, что ты вырастешь такой умницей. Действительно. Придется отказаться от этой идеи…

— Да ну, — удивилась я, — зачем же отказываться-то? Надо всего лишь купить два обычных дома, по соседству, и застроить пространство между ними. Как раз и домашние не будут мешаться на работе, и кого-то из сотрудников вам можно будет у себя поселить, и ходить на работу, как и привыкли, вы будете в тапочках.

Дядя Юсебио сконфузился и подтянул ноги под стул.

Денег-то мне отец выдал в свободное распоряжение примерно на дом в Буэнос-Айресе, то есть примерно на четыре таких домика, как тот, из которого я намерена выселить родню. И еще обещал переводить чеки на содержание, ну и разумеется, когда (если!) я выйду снова замуж, то передаст управление моими финансами мужу.

Мне не хотелось, чтобы родственники жили слишком далеко от меня, так что я потолковала с дядюшкиным агентом, объяснила идею, заодно попросила подыскать бригаду толковых строителей — насколько я помню, у толковых все равно запись на полгода вперед. Агент тут же вспомнил, что буквально парой улиц отсюда продается сразу три дома цепочкой, и с большими заколоченными помещениями внизу — тут были магазины до тех пор, пока значительно севернее не построили железнодорожную станцию, и вся торговля перебралась туда, а этот район начал чахнуть. Дома стояли рядком, довольно близко друг к другу. За одним сохранился какой-никакой сад, и этот дом решила, после ремонта, занять семья. Во втором, самом сохранном, уже через неделю дядюшка начал проводить какие-то собрания, пока в третьем ломали перегородки и старый пол. Прежний хозяин, радуясь, что спихнул эту несчастную недвижимость, отдал впридачу еще кучу каких-то стульев и расстроенное пианино.