Серебряный остров - страница 57

Через несколько минут он появился сияющий:

— От ворот поворот! Вон в том доме с белыми ставнями, вон, в конце переулка, живет один старик, он с детства дружил с Бату Мункоевым, так что в курсе всех дел. А вы уезжать хотели!

Ругать его язык не повернулся.

Узнав, что приехали из школьного музея и разыскивают чеканщика Бату Мункоева, высокий безбородый старик в старинных железных очках, бывший бухгалтер пароходства, заставил ребят раздеться и, сколько ни отказывались, усадил пить чай. Сам он спешил на совет пенсионеров.

— Кушайте, отогревайтесь, располагайтесь по-домашнему. Дочь с внуком придут — пельмени организуем. А вечерком поговорим.

— Вы уж заодно посоветуйте, пожалуйста: к кому обратиться насчет гостиницы? — спросила Фаина Дмитриевна. — А то нам и переночевать негде.

— Как так негде? — удивился старик. — Разве вы не у меня в гостях? Живите, изба большая, семья маленькая. Какие разговоры!

— Видали! — подвел итог Рудик, когда хозяин ушел. — А некоторые паниковали. У меня правило: стоит не испугаться первых трудностей — и все само собой пойдет. Санька, давай хоть дровишек наколем.

— А я, пожалуй, посуду перемою, — сказала Маринка.

Это было совсем на нее непохоже, даже Фаина Дмитриевна улыбнулась.

* * *

— Так значит, Бату Мункоев… Что я могу о нем сказать? Добрый был человек, душевный. Но с точки зрения житейской — какой-то неустроенный, со странностями. Как и все здесь, омулем жил. Однако иной раз в путину, когда омуль косяком идет, запирался Бату у себя в пристрое, несколько дней кряду не выходил. Потом наверстывать приходилось в самое неподходящее время. Ну и понятно, сети почти пустые. Люди подсмеивались: чудной человек, вроде как не в своем уме малость.

Знали мы, немногие его друзья, что в свободные часы он чеканкой балуется. Но сказать, чтобы серьезно… Да, удивили вы меня, молодежь. Удивили и порадовали. Видел я в музеях бурятскую чеканку. Какой труд вложен в эти изделия, какое вдохновение! А на табличке — «неизвестный мастер». Несправедливо это, само выражение «неизвестный мастер» не справедливо.

Одно в нем утешение: богата земля талантами. Повнимательнее бы только относились люди к мастерам!

Не раз показывал Бату свои творения — вроде как медальки с медвежонком, с оленями, стрельба из лука, другое разное. Но ни о каком Серебряном острове я и слыхом не слыхивал. Скрытен был Бату, себе на уме. Однако едва заговорили вы об острове, я сразу понял, о чем речь. Потому что был, можно сказать, свидетелем, как этот остров дружка моего Бату с детства в самое сердце ранил. И оказалось— на всю жизнь.

Было это давно, ой как давно! Минуло нам тогда не то по тринадцать лет, не то по четырнадцать, сейчас уж не вспомнить. Мы с Бату в соседях жили. Был он парнишка боевой, задиристый. Все рвался в город уехать, работу найти, чтобы книжки читать и учиться. Да не судьба, так и остался с начальной грамотой.

А в тот год сделался Бату кормильцем в семье. Отец его купил билет на пароход и поехал по каким-то своим делам на север. Дела обделал, точно известно, а на обратном пути как в воду канул. Никто больше о нем не слыхал — то ли нехорошие люди из-за угла кокнули, то ли в Байкале утонул. Поплакали, повздыхали, да ничего не поделаешь — жить дальше надо.

А тут слух прошел: затонул где-то вышедший как раз в те дни из тех северных мест старинный еле живой пароходик «Святой Иннокентий». До самого ледостава искали следы погибшего парохода — напрасно! Да и кто ему велел выходить в сильнейший шторм, тому «Иннокентию», коли и так-то одним святым духом на воде держался? Поискали, поискали — и рукой махнули.

А пришла весна, снежок начал подтаивать, теплый ветер шелонник лед на Байкале отполировал до блеска — отправились мы с Бату в соседний поселок, дело там обнаружилось. Рано поутру сели на санки, мешковину парусом натянули, и так нас разогнало по тому гладкому льду — аж слезы из глаз.

Тридцать с лишком верст до соседнего поселка, а мы не в вдоль берега решили идти, берег у нас петлючий, а напрямик, морем. Как взяли курс, так и старались держать. Однако с парусом управлялись кое-как, снесло нас в сторону моря, к самой гряде скалистых островков. А должны были посередине между грядой и берегом пройти. Сообразили мы свою оплошку, слезли и задумались, как же дальше быть. Солнце взошло у нас за спиной, две длинные тени впереди лежат, чуть не до ближайшего островка достают. И вдруг застыл Бату, точно окаменел весь, и лицо окаменело. Мы уж тогда книг прочли немало и ни в бога, ни в черта не верили. А тут зашептал он что-то по-своему, по-бурятски, вроде заклинание какое. Глаза у него зорче моих были. Пригляделся я — и не по себе стало. То ли мираж вижу, то ли барельеф из книжки про древних греков, была у нас такая книжка с картинками. А дружок мой Бату как припустит вперед, к тому острову. Я за ним, и про сани забыли.