Серебряный остров - страница 79

1 ноября

Жив ли я? До сих пор не верится. Как будто еще жив. Или — уже?

8 ноября

Попробую все по порядку.

Ровно месяц назад, восьмого октября, нас погрузили на «Святого Иннокентия». Сокола пришлось оставить на попечение местного фельдшера: слег, застарелая чахотка. Байкал штормил, сыпал снег, временами дул шквалистый ветер. А пароходик маленький, игрушечный. Первая мысль была: да уж не ловушка ли это, не последняя ли инквизиторская шуточка Лысого Кабана? Но, к нашей радости, капитаном на «Иннокентии» оказался Гаврилов, тот самый «верный человек», которого я ни сном ни духом не знал, знал лишь, что он есть. Обнял Гаврилов каждого из нас, четверых, человеческими харчами накормил, чаем напоил — настоящим чаем, а не тюремной бурдой! «А все-таки в рубашке ты родился, Комиссар, — говорит. — Кое-как выцарапали на тебя бумагу у властей. Сибирь — не Питер. Да и не резон им тебя на волю выпускать, временным-то».

Пришел прощаться Кабан. Никто ему руки не подал. Ухмыляется, иуда: «Счастливого плаванья! Пользуйтесь своей свободой на здоровьице!»

Черен был Байкал, когда выходили в море из нашей тюремной гавани. «Не захлебнется твой святой?»— спрашиваю Гаврилова. — «Ничего, и не такие шторма видали. Суденышко хоть и старинное, латаное-перелатаное, зато экипаж надежный: три бывших ссыльных поляка, два бурята из «сочувствующих» и украинец, нюхнувший пороху. Словом, полный интернационал». В последний момент взяли на борт еще одного пассажира, симпатичного бурята, рыбака. Как оттолкнулся он ногой от стенки, так и отвалил «Святой Иннокентий». Гаврилов засмеялся: «Однако и здоров ты, паря! С виду-то тщедушный, в чем только силенка прячется, а пароход единым духом с места сдвинул!» «А человек в три раза самого себя сильнее», — тот бурят говорит. Очень верная мысль. Теперь-то я убедился. Только не в три раза — в тридцать три.

Слаб еще, рука онемела, болят помороженные ноги. Хозяин отпаивает какими-то целебными травами, какими-то душистыми горькими чаями. Остальное в другой раз.

12 ноября

Вышли поздно вечером. Всю ночь пароходик изрядно трепало волной, так что мы хлебнули мурцовки. Впрочем, кое-кто из команды тоже. А назавтра к обеду началось… Что тут началось! — Точно семь знаменитых байкальских ветров сорвались с привязи и затеяли свою дикую шаманью пляску. Буря играла суденышком, как кошка с мышонком, швыряла с волны на волну, подбрасывала, вертела, и если сразу не прихлопнула своей тяжелой лапой, так только затем, чтобы дольше потешиться. Волны перехлестывали через палубу, вода заливалась в трюмы. Самые высокие волны касались самых низких туч. Бортовая качка усилилась, казалось, вот-вот нас опрокинет. Но капитан не дрогнул. Не впервой выходил он один на один против Байкала. Только раз усмехнулся в усы: «Выбрал же времечко Лысый Кабан, когда вернуть вам свободу. В самую точку попал.

Но мы еще посмеемся над ним, Комиссар!»

Да не суждено было посмеяться над ним Гаврилову. Через час ударил настоящий ураган, затрещали снасти, жалобно застонали обледеневшие борта, забеспокоилась команда. Нас понесло на утесы. Бросились шуровать топки, подняли пар сверх всяких возможных пределов, и только начали обходить опасное место — пароход потерял управление. Прибегает матрос: «Рули заклинило!» Побледнел капитан, старый байкальский моряк. Понял, чьих это рук дело. Зараз избавился Кабан и от нас, освобожденных политических, и от команды, «чересчур свободомысленно настроенной». Вот что значила его прощальная ухмылочка!

«Шлюпки на воду! — скомандовал капитан. Но было уже поздно. Нас несло к скалистой гряде. Оставалась единственная надежда — сесть на мель. Но капитан был бессилен что-нибудь предпринять: судном управляла стихия. Однако он не потерял мужества до последней минуты, до той минуты, когда «Святой Иннокентий» вдруг остановился — прямо на нас несся страшный черный утес. «Кто сможет — на скалу!» — успел крикнуть Гаврилов.

Раздался треск — нас расшвыряло кого куда. Меня, потерявшего сознание от удара, подняли сильные руки капитана. Последнее, что я увидел, уже вцепившись в мокрый, холодный гранит: по накренившейся палубе Гаврилов волок Молдаванина. В ту же секунду пароход ухнул — и погрузился в бездну. Молдаванин каким-то чудом выбрался на скалу.