Серенада большой птице - страница 6
Положено выглядеть бодро, пролетая над определенным местом побережья, потому как Дулитл и Шпатц наблюдают снизу, а с ними, возможно, Стеттиниус и Черчилль в качестве гостей.
Не знаю, как мы выглядим, но мне это неважно. Никогда не знал такой усталости.
Штурман отыскал дорогу домой, и мы кружим над аэродромным полем, пока нижняя эскадрилья резко снижается из строя.
Я выпускаю шасси, Сэм берет круто и бухает нас оземь на середине взлетной полосы.
— Вот и побывали на войне, — это сказал Шарп.
— Вернулись, — а это уже Бэрд.
Вернулись на эту широкую и длинную взлетную полосу. Пригнали «Мамоньку-кисоньку» туда, где ее брали, сбрасываем снаряжение на землю.
— Любопытно, убили мы кого-нибудь? — интересуется Льюис.
— Любопытно, попали в стоянку истребителей? — задается вопросом Сэм.
Я измочален, неохота пошевельнуться. Пилотировал не ахти. Шевелюра от пота словно губка, а глаза, похоже, кто-то обсыпал песком и растер сухой мешковиной.
Пока сижу так, подруливает самолет, у которого оторвало чуть не полхвоста. Из нашего звена он. Прямо не верится.
Льюис вытаскивает пулеметы, ему в помощь беру один из них и отношу в грузовик.
Шарп изрекает:
— Ну вот мы и лишились девственности.
— Как сказать, — возражает Кроун. — Я ничего не разглядел.
Мы были там, теперь мы дома. Растягиваюсь на охапке бронекурток и закрываю глаза. Обошлось без пробоин, и хвост не оторван. В этот миг никуда на свете меня не заманишь.
В складе не протолкаться, пахнет конюшней.
— Ну как? — спрашивает кто-то.
Оборачиваюсь — священник, католический. Он улыбается мне. Знает, что я новичок.
— Плевая прогулка, — отвечаю. — Весело размялись. Двое сбитых. Два экипажа погибли, все до единого человека.
В два счета улыбка сошла с его лица.
Идет к следующему парню, а кто-то, слышу, добавляет, что те были из верхнего эшелона.
Мы-то были в другой группе, не в их.
— На триста шестьдесят развернулись над целью, — доносится голос, — а там «мессеры-стодевятки» засели в облаках.
Никто не видел тех истребителей. Напали против солнца, единственный заход сделали. Одна «крепость» взорвалась, другая загорелась и пошла вниз. Ля Француз был в первой из них, а второй пилот, что пьяный будил меня вечером, находился в другой машине.
— Бедняга тот, паршивец, предвидел, что с ним будет, — высказывается мнение.
— Знал, что его очередь.
Вот так обсуждают этого второго пилота.
Но о Ля Французе ничего подобного не заявишь. Такой жизнерадостный был в последнюю нашу встречу. Гнал на велосипеде за милую душу. А ныне от него ничего не осталось.
Я думал о нем все время, пока тянулся отчет. Выпил три чашки кофе, но Ля Француза не мог выкинуть из головы.
В помещении становится жарко, а солнечный свет все золотистей. Ля Француз погиб, что проку рассуждать о нем дальше. Я-то здесь, я-то живой.
Выхожу во двор, Билли Беренд подкатывает на велосипеде.
— Время раннее, — говорит, — давай прогуляемся.
Я с ним не так чтоб в особой дружбе. Его комната в другом конце коридора. Сам он вечно улыбается.
Катим с ним по дороге, сворачиваем на другую. Вот церковь, старые седые стены, вот дома с соломенными крышами, вот ребятишки волокут полную тележку с бутылками молока, вот илистый пруд с грязными утками посередке.
Нет слов, до чего тут мне хорошо. Просто двигаться, просто катить по дороге, крутить педали, дышать и похохатывать, не ведая, куда ведет эта дорога, да и знать не надо. Мир бесконечно большой, зеленый и невозмутимый, бесконечно зеленый.
Мы не возвращались допоздна.
Дом вторых пилотов
Живем мы с Сэмом в доме вторых пилотов, который кличут так невесть почему — тут размещают и вторых, и первых.
Полкомнаты Сэму отведено, я ближе к окнам. Вот койка счастливая, вот — невезучая. На этой восемь человек сменилось за три месяца, пока той пользовался парень, теперь вернувшийся в Штаты. А нам что за разница, мы-то в одном экипаже.
Среди обстановки — пишущая машинка, моя «Корона», видавшая виды. Письменный стол с двумя ящиками, первый набит дамскими письмами, от приятельниц полоумных, от миленьких, от прочих, а про пару приятельниц уж и не скажу, кто они есть.