Серенькие люди (М. Н. Альбов) - страница 3

И мысль об оскорблении начинает ежеминутно, ежесекундно все сильнее и сильнее заполнять его душевный мир и постепенно обращаться в настоящую idêe fixe. Елкин начинает приходить к убеждению, что его Семен Семенович (Скворешников) в продолжении всего времени их дружбы играл с ним гнусную комедию: все слева и фразы, когда-либо произнесенные Семеном Семеновичем, все его поступки он начинает истолковывать в определенном смысле.

Но мере того, как дни уходили за днями, и Павел Иванович оказался в душевной своем одиночестве, образ Семена Семеновича, говоря фигурально, все плотнее окутывался той атмосферой, которую создало для него оскорбленное чувство Павла Ивановича. Все недавнее прошлое, казавшееся прежде согретым теплотой сердечной привязанности и взаимной доверчивости хорошо познавших друг друга людей, имело теперь значение миража. И, Семен Семенович представлялся в своих настоящих чертах сухого и скрытного человека, который всегда помнил лишь о себе и любил и ценил Павла Ивановича только до тех пор, пока тот был ему нужен. Павел Иванович почасту и подолгу теперь вспоминал то и другое обстоятельство из прежних их отношений, в виде поступка или фразы со стороны Семена Семеновича, которые в надлежащее время ускользнули от внимания Павла Ивановича, но теперь, будучи приведены к одного знаменателю, получали подобающее им освещение.

Неожиданное появление Скворешникова останавливает полет его больной, мрачной фантазии. Образ Семена Семеновича вновь принимает в его глазах свой прежний вид. Но чувство оскорбленного самолюбия не покидает Елкина. Оно лишь на время замолкает в глубине души. Но достаточно первого подходящего случая, первого предлога, и оно не замедливает обнаружиться с новой силой. Только теперь оно выливается в протесте не против Скворешникова: громоотводом служит шафер невесты Скворешникова, торопливый молодой человек, который не понравился Елкину с первого взгляда, «по какому-то инстинктивному чувству враждебности».

Одним словом, душевная жизнь Елкина осложняется патологическими моментами. Изображение патологических моментов вообще составляет особенность художественного творчества г. Альбова. И в этом отношении г. Альбов является учеником и продолжателем Достоевского, но только до известной степени.

Героям г. Альбова не знакомы те остры, бурные, бешеные, быстрые, как вихрь, переходы душевных движений и настроений, которые волнуют и терзают героев Достоевского. Герои г. Альбова страдают более тихо и спокойно. Если же изредка их «безмолвные терзания» принимают более резкую форму, переходят в активный протест, то во всех подобных случаях решающую роль играет искусственное возбуждение: во всех подобных случаях герои Альбова действуют под влиянием алкоголя. Так, «В конце неведомой улицы» загнанный и забитый сапожник Бергамотов осмеливается бурно протестовать против своей жены только в состоянии алкоголического умопомешательства. В повести «День и ночь» бухгалтер Ривальяк дает возможность проявить силу своей страдающей «личности» лишь после многих опорожненных бутылок вина. Подобный же случай имел место и с Елкиным на свадебном пиру у Скворешникова.

Помимо подобного рода случаев герои г. Альбова и своими страданиями не нарушают нисколько общего колорита окружающей их обстановки. Их страдания, даже в минуты своего патологического развития – такие же будничные, незаметные и, если можно так выразиться, такие же «серенькие», как и вся их «серенькая» жизнь.

Не у Достоевского учился г. Альбов изображению этих «спокойных», «безмолвных» страданий. Он наделил своих героев страданиями современных ему интеллигентов.

Сравните всех этих Елкиных, Ривальяков, Бергамотовых с героями его произведений в ряде повестей: «О том, как горели дрова», «День итога», «Филипп Филиппыч» и проч. Откиньте обстановку, которая окружает тех и других, сосредоточьте все свое внимание исключительно на душевной мире тех и других и, пристально вглядываясь в глубину их душевного мира, вы откроете, что его герои из «народной» среды, герои из полуинтеллигентных слоев общества и герои из рядов настоящей интеллигенции все без исключения живут одной и той же внутренней жизнью. Все они томятся в тоске, одиночестве, все они страдают от сознания своей душевной надломленности, все загипнотизированы однообразием «прямой дороги, проченной без усилия и утомления», и в то же время все они терзаются каким-нибудь «уязвленным» чувством, все они носят в своем сердце какую-нибудь «неисцелимую рану», все знакомы с «ноющими, глухими и темными» чувствами, с ощущениями затаенной тревоги, которые питает эта неисцелимая рана, все они легко поддаются власти патологических настроений.