Сережа Боръ-Раменскiй - страница 15

— Это дѣти, а не человѣки, — сказалъ адмиралъ смѣясь.

— Да нынѣ дѣтей нѣтъ. Въ наше время дѣти всѣ похожи на взрослыхъ… прогрессъ!

— Я думаю, что и въ наше время родятся младенцы, вырастаютъ дѣти, а когда вырастутъ, то становятся молодыми людьми, потомъ старѣются, какъ мы. Никакой прогрессъ этого измѣнить не можетъ, какъ вы полагаете?

Сидоръ Осиповичъ добродушно расхохотался.

— Да, — сказалъ онъ, — неоспоримая истина, что родятся младенцы, растутъ и старѣются наконецъ.

— C’est une vérité de monsieur de la Palisse, — сказала Серафима Павловна смѣясь.

— Я бы желала, — замѣтила Зинаида Львовна, — чтобы эти истины помнили потверже.

— Да вѣдь это прописи, — воскликнулъ Сидоръ Осиповичъ, — старье!

— Что жъ, прописи вещь хорошая, не даромъ мы ихъ учили наизусть и людьми стали, — сказалъ Степанъ Михайловичъ.

— А теперь частенько забываютъ, — замѣтила Зинаида Львовна.

— Да, да, — сказалъ Ракитинъ, — хотя бы это: праздность есть мать пороковъ. Все это пошлости. Я этого не скажу: это не пошлость, а мудрость, истина.

— Итакъ, въ 10 часовъ вечера я въ своей таратайкѣ пріѣду въ лѣсъ, — сказалъ адмиралъ.

— Какъ? съ твоей больной ногой, ночью, въ лѣсъ! воскликнула Серафима Павловна.

— Прогулка мнѣ не повредитъ, — сказалъ адмиралъ, — мнѣ не впервой! я самъ люблю до смерти ночь въ лѣсу, люблю видѣть дѣтскую радость и дѣтскія игры и затѣей дѣтей очень доволенъ.

— Въ такомъ случаѣ и я поѣду, — сказалъ Сидоръ Осиповичъ.

— Стало-быть, всѣ? Отлично! Итакъ, прощайте, вечеромъ опять увидимся; до свиданія, не опаздывайте.

— Не люблю, когда Antoine ѣздитъ ночью, я за него боюсь простуды, и ужъ, конечно, не позволю ему ни малѣйшей неосторожности; заберу пледы. Его израненная, больная нога — моя забота, и его рана — моя рана, право такъ!

— О, вѣрю! сказала Зинаида Львовна, и сосѣди разстались.

Погода стояла теплая, и ночи теплыя и влажныя; воздухъ мягкій, какъ бархатъ; грудь, казалось, не вдыхала, а пила его живительную влагу. Таратайка, запряженная доброй и рослой лошадью, стояла у крыльца Знаменскаго дома. Дѣти шумною толпою высыпали изъ дома и ждали отца и мать на крыльцѣ. Послѣ довольно долгаго и нетерпѣливаго ожиданія Серафима Павловна подъ руку съ мужемъ медленно сходила по широкимъ ступенямъ лѣстницы. Она была одѣта, какъ бы шла на Тверской бульваръ въ день гулянья, въ прелестной кружевной шляпкѣ и щегольской накидкѣ. Когда она вышла на крыльцо, то вдругъ остановилась и воскликнула:

— Какая темь! Какъ можно ѣхать такъ далеко въ такую темную ночь! Я боюсь.

— Бояться нечего, душа моя, — сказалъ ей мужъ ласково, — дорога торная, широкая до самой поляны Ракитинскаго лѣса, ни моста ни оврага, даже ямы нѣтъ. Садись.

— Не лучше ли пѣшкомъ, — сказала она

— Какъ хочешь. Иди пѣшкомъ, только не устанешь ли?

— А ты?

— Я не могу ходить пѣшкомъ, ты это знаешь, при моемъ увѣчьи я и версты не пройду.

— Я не пущу тебя одного, какъ можно тебѣ ѣхать одному въ эту темь!

Онъ улыбнулся.

— Ты хочешь охранять меня, — хорошо, перемѣнимъ роли.

— Ты все шутишь, а какія же это шутки? Глупыя затѣи! Мало кататься днемъ, надо сломить голову ночью. Все одни пустяки! И зачѣмъ это дѣтей пустили! Все ты!

— Я, — сказалъ съ удивленіемъ адмиралъ. — Вспомни, ты сама позволила.

— Поневолѣ позволила, когда всѣ пристали ко мнѣ; зачѣмъ ты молчалъ?

— Ира! сказалъ ей мужъ спокойно, — рѣшайся, хочешь ѣхать со мною, или итти пѣшкомъ.

— Мамочка, садись скорѣе, а то мы опоздаемъ, — сказалъ Сережа.

— Куда опоздаемъ? возразила она досадливо, — точно горимъ на огнѣ, прости Господи! Надоѣли вы мнѣ съ вашими затѣями. Ужъ, конечно, я не пущу отца одного. Я съ нимъ. Если бѣда случится, то ужъ вмѣстѣ.

— Погибать, такъ погибать! воскликнулъ Степанъ Михайловичъ, смѣясь добродушно.

— И умирать, такъ умирать вмѣстѣ, — добавилъ адмиралъ, тоже смѣясь.

Она всплеснула руками.

— Боже, сохрани и помилуй! И какъ это вамъ не грѣшно говорить такіе ужасы, накликать бѣды! Лучше я дома останусь.

— И будешь безпокоиться и плакать. Ну, садись, милая; я за все отвѣчаю. Лошадь эта — мой старый другъ, Краля. Она хотя и стара, но довезетъ до Кіева, не боится ни огня, ни выстрѣла, ни грозы, ни теми. Ну, садись, — добавилъ адмиралъ рѣшительно.