Сергий Радонежский - страница 8
Радонежские старожилы, бортники и охотники, исходившие окрестности, давно приметили этот холм в десяти верстах от Хотькова. Те, кому случалось заночевать в лесу, будто бы видели яркий свет, струившийся над поляной, и даже языки пламени. Так родилась легенда о Маковце как о таинственном, святом месте, предназначенном для обители и дожидавшемся своего часа.
К вечеру был готов шалаш из ветвей, а утром закипела работа. Братья рубили деревья, очищали от ветвей, таскали на своих плечах тяжелые бревна. Поставили два сруба — для церковки и для кельи. Монахи на Руси издавна были великими трудниками — и плотниками, и огородниками, и пекарями, и портными. С тех пор Сергий столько срубил келий, сеней, часовен и церквушек, что мог бы считаться святым покровителем всех плотников.
Вскоре церковка на Маковце была готова. Вернее, не церковка, а пока часовня, потому что в ней не было престола и нельзя было служить литургию. Часовню мог построить кто угодно. В вотчине боярина Кирилла тоже была часовенка, в которой вычитывали часы. Для того чтобы часовня стала церковкой, ее требовалось освятить. А разрешение на это давал сам митрополит.
Варфоломей попросил старшего брата решить, во имя кого освятить церковь, какой будет ее престольный праздник? И тут Стефан напомнил ему слова святого старца, много лет назад предрекшего Кириллу и Марии: «Ваш отрок создаст некогда обитель Святой Троицы…»
Братья отправились пешком в Москву к самому митрополиту Феогносту за благословением на освящение церкви. Феогност принял их очень ласково, благословил и послал двух священников с антиминсом и всем необходимым для освящения храма.
Антиминс в переводе с греческого значит «вместопрестолие». Это плат с изображением креста и с зашитыми в уголках частицами святых мощей. Антиминс возложили на престол — это и был обряд освящения церкви во имя Пресвятой и Живоначальной Троицы.
Настала первая зима в жизни отшельников — самое тяжкое время в лесу. Порой их убогую келью заносило снегом по самую крышу, так что и дверь не могли открыть. Осенью последний раз приходил Петр, принес им муки и других припасов… И с тех пор до самой Пасхи не видели они ни одной живой души. Только дикие звери — волки, медведи, лисицы — то и дело пробегали под окнами кельи да тревожно каркали вороны.
На Пасху отправились братья в Хотьково к Светлой заутрене. Исповедовались и приобщились Святых Тайн. Как не хотелось возвращаться Стефану в глухую звериную Маковицу! Любил он многолюдные службы в монастыре, где сам ежедневно пел на клиросе. Любил следовавшие затем трапезы с братиями и дружную работу в монастырском хозяйстве.
Украдкой наблюдал Стефан за братом и удивлялся. Варфоломей словно на крыльях летел в свою келейку, возвращался, как домой. Он всегда был и тих, и ровен, а став отшельником, весь светился радостью. Наконец-то исполнилась его заветная мечта.
Он все делал с радостью: и молился, и постился, заготавливал дрова, чинил старенькую одежонку, пек хлеб, ходил за водою к дальнему ручью. А Стефан становился все сумрачней, порой и молитва не отгоняла тоску.
Так непохожи были друг на друга родные братья! Стефан душою оказался слабее младшего брата. Тяготы отшельнической жизни пугали его. «Житие скорбно, житие жестко, отовсюду теснота, отовсюду недостатки, что ни помяни — того нет», — сокрушался Епифаний. Хлеба не едали по нескольку дней. Но страшнее голода были для Стефана безлюдье и жуткая лесная тишина.
И однажды он признался брату, что больше терпеть не может, что этот подвиг выше его сил. После мучительной тоски на него стало нападать уныние, от которого и молитва не помогала. Варфоломей его утешил, как мог, и не удерживал.
Стефан ушел в Москву, в Богоявленский монастырь. Там вскоре его отметили. Он был хорошим монахом. Вел строгую жизнь, беспрекословно выполнял самые тяжелые работы, ходил в убогой одежде.
В то время в Богоявленском монастыре подвизался простым иноком другой боярский сын — Алексий, будущий митрополит Московский. Они со Стефаном вместе пели на клиросе, вместе стояли на службах. Между ними возникла сердечная дружба.