Серп - страница 14

Дома все шло как обычно. Отчим в дела пасынка не вмешивался, а у матери других хлопот был полон рот, ей некогда было вникать в проблемы Роуэна. Они знали о происходящем в школе, но закрывали на это глаза по примеру тех родителей, которые, будучи не в силах справиться с проблемой, притворяются, что ее нет вовсе.

— Я хочу перевестись в другую школу, — сказал Роуэн матери, наконец прислушавшись к совету директора.

— Ну если ты считаешь, что так будет лучше… — ответила та равнодушно, и это безразличие больно кольнуло сына. Роуэн был почти уверен: скажи он ей, что покидает нормальное общество и присоединяется к секте тонистов, она ответит: «Ну если ты считаешь, что так будет лучше…»

Словом, когда пришло приглашение в оперу, ему было все равно, кто его послал. Это была отдушина, пусть только на один вечер.

Девушка, которую он встретил в ложе, отнеслась к нему довольно дружелюбно. Красивая, уверенная, из тех, что не сидят в одиночестве. Наверняка у нее есть парень, хотя она о нем и не упомянула. А потом заявился серп, и мир Роуэна опять окутался мраком. Этот человек — источник всех его бед! Роуэн с удовольствием перекинул бы его через перила ложи, если бы это сошло ему с рук. Но нападений на серпов общество не терпело. В наказание выпалывали всю семью. Такими суровыми мерами обеспечивалась безопасность почтенных служителей смерти.

По окончании спектакля серп Фарадей вручил каждому из них по карточке и дал четкие инструкции:

— Завтра ровно в девять часов вы оба придете на встречу со мной по этому адресу.

— А что сказать родителям про сегодняшний вечер? — спросила Цитра. Похоже, ее родителям было не все равно, где обретается их дочь.

— Говорите, что хотите. Главное для вас — прийти завтра, остальное не имеет значения.

По этому адресу находился Музей мирового искусства — лучший музей города. Он открывался только в десять, но охранник, увидев серпа, шагающего по ступеням главного входа, тут же отворил двери и впустил всех троих, не дожидаясь, пока его попросят.

— И здесь преимущества положения, — заметил серп Фарадей.

Они шли по залам с творениями старых мастеров в полном молчании, нарушаемом лишь звуком их шагов и редкими комментариями серпа: «Взгляните только, как Эль Греко пользуется контрастом, чтобы вызвать у зрителя эмоциональный отклик!», «Посмотрите, какое плавное движение на этой картине Рафаэля! Как оно придает экспрессии сюжету!», «А, Сёра! Пророческий пуантилизм за сотню лет до эпохи пикселей!»

Роуэн, не выдержав, наконец задал назревший вопрос:

— Какое все это имеет отношение к нам?

Серп Фарадей издал вздох легкого раздражения, хотя, несомненно, ожидал вопроса.

— Я даю вам уроки, которых вы не получите в школе.

— Значит, — заключила Цитра, — вы вырываете нас из обыденной жизни, чтобы преподать нам внеплановый урок по истории искусств? А это не разбазаривание вашего драгоценного времени?

Серп рассмеялся, и Роуэн пожалел, что это не он его рассмешил.

— Ну и что вам удалось понять на данный момент? — осведомился Фарадей.

Никто не ответил, поэтому он задал следующий вопрос:

— Как вы думаете, какой была бы наша беседа, если бы я привел вас не сюда, к старым мастерам, а в галерею с картинами постмортального периода?

— Наверно, — осмелился ответить Роуэн, — мы бы говорили о том, что современная живопись больше радует глаз. Она… ну, легче, что ли, беззаботнее…

— Как насчет «созданная без вдохновения»? — подсказал серп.

— Это дело вкуса, — возразила Цитра.

— Возможно. Но сейчас, когда вы знаете, чтó искать в этой живописи умирающих людей, я хотел бы, чтобы вы попытались прочувствовать ее. — И он повел их в следующий зал.

Роуэн был уверен, что ничего не почувствует. И как же глубоко он ошибся!

В следующем зале картинами были увешаны все стены от пола до потолка. Роуэн не узнавал художников, но это не имело значения. В полотнах было что-то общее, как будто их писала если не одна рука, то одна душа. Некоторые работы были на религиозную тематику, другие — портреты, третьи просто схватывали ускользающий свет будничной жизни с динамизмом, отсутствующим в постмортальном искусстве. Тоска и восторг, страдания и радости — всё было здесь, иногда даже вперемешку на одном и том же полотне. Это одновременно и тревожило, и брало за душу.