Сесиль. Амори. Фернанда - страница 22

Итак, утро посвящалось чтению, письму и рисованию, вторая половина дня — музыке и прогулкам.

Различные упражнения ума и тела разбивались тремя трапезами, после которых гостиная первого этажа на более или менее длительное время становилась местом общего сбора.

Само собой разумеется, маркиза вскоре перестала выходить к завтраку. Завтрак в десять часов утра жестоко нарушал ее привычки. В течение тридцати лет своей жизни маркиза вставала где-то около полудня и никогда никому, даже покойному мужу, не показывалась без пудры и наклеенных мушек. Подчинение же строгой дисциплине создавало для нее чересчур большое неудобство; она себя от этого избавила, и, как это было в особняке на улице Вернёй, ей приносили чашку шоколада в постель.

Что же касается баронессы, то заботы по дому и воспитание дочери поглощали ее всю, тогда как маркиза, не занимавшаяся ни образованием Сесиль, ни хозяйством, проводила время, закрывшись у себя в комнате, за чтением рассказов Мармонтеля и романов Кребийона-сына, а мадемуазель Аспасия — так звали французскую горничную, — которой после совершения обряда одевания госпожи нечего было больше делать, вышивала или беседовала с ней и, возведенная в ранг компаньонки, заполняла своим разговором перерывы, выпадавшие в промежутках между чтением различных книг.

Маркиза пыталась установить какие-то связи со своими сельскими соседями, но баронесса, предоставляя матери на этот счет полную свободу, заявила, что сама она собирается жить в уединении.

Так прошла зима. Внутренний распорядок маленького семейства, установленный баронессой, ни разу не нарушался. Лишь маркиза вносила порой некоторое смятение в течение размеренной жизни, однако почти тотчас сдержанная, но неколебимая решимость баронессы все возвращала на свои места.

Между тем из Франции приходили новости, одна страшнее другой для эмигрантов. И вот наступил день, оказавшийся ужаснее всех предыдущих, перед ним померкли и 10 августа, и 2 сентября, причем день этот наступил не только для Франции, но для всей Европы; то был день 21 января.

Несчастное, отрезанное от мира семейство постиг жестокий удар. Смерть короля предвещала смерть королевы. Кроме того, была уничтожена последняя связующая нить между революцией и королевской властью, а возможно даже, между Францией и монархией. Маркиза не хотела верить кровавой вести; другое дело баронесса: будущее всегда рисовалось ей в мрачном свете, ибо она видела его сквозь свой траур. Горе делает несчастье привычным; баронесса верила всему, и, тем не менее, то, чему она верила, оказывалось правдой.

Снова увидев мать плачущей, как это было пол года тому назад, малышка Сесиль спросила:

— Папа написал, что больше не вернется, да?

Хотя ужасные события, происходившие во Франции, и стоили баронессе новых слез, они ни в коей мере не нарушали ее повседневной жизни. Малышка Сесиль подрастала на глазах и, подобно цветам в саду, готова была, казалось, расцвести с приходом весны.

Но вот наступили первые весенние дни, и все вокруг маленького домика начало принимать праздничный вид: сад распускался, кусты роз покрывались листочками и набухали бутонами, сирень выпускала свои лиловые кисти, душистые султаны акации трепетали на ветру, ручеек, скованный зимними льдами, вновь вырвался на поверхность земли, но пока еще дрожал от холода — словом, решительно все вокруг, вплоть до дома, увитого цветами, ожило, помолодело, наполнилось радостью, сметенной зимою.

И для малышки Сесиль тоже наступила счастливая пора. В течение зимы, мрачной, холодной и дождливой лондонской зимы, мать заботливо держала ее взаперти, и девочка, привыкшая к парижской жизни в особняке на улице Вернёй, не заметила большой разницы между этой зимой и зимой предыдущей, которую, впрочем, она уже, возможно, и не помнила. Но какова же была ее радость, когда она воочию увидела весну, неведомую ей в Париже гостью, которой, казалось, можно коснуться рукой, наблюдая, как все пробуждается, оживает, расцветает, поэтому все свободное от необременительных детских занятий время Сесиль проводила в саду.

Мать не препятствовала этому, показывала ей светлеющее небо, освобождавшееся мало-помалу от завесы тумана, и, когда солнечный луч проникал сквозь щель в облаках, через которую проглядывала лазурь небосвода, говорила малышке Сесиль, что этот солнечный луч — устремленный на землю взгляд Господа, от которого расцветает весь мир.