Сесиль. Амори. Фернанда - страница 30

— Милая девочка, — отвечал добрый человек, ласково глядя на Сесиль, — я не раз предлагал госпоже баронессе свои услуги, но госпожа баронесса всегда отказывалась принять их. Увы! — со вздохом добавил он. — Видите ли, я ей не ровня, вот почему она не соглашается.

— Вы ей не ровня, господин Дюваль? Я вас не совсем понимаю. Моя мать принимает вас не так, как вам хотелось бы?

— О нет, слава Богу, нет, мадемуазель, напротив, госпожа баронесса на редкость добра ко мне.

— В таком случае, дорогой господин Дюваль, уж не я ли всему виной? Ах, если так, клянусь вам, я причинила вам неприятности невольно, прошу вас не сердиться и простить меня.

— Ах, мне ли сердиться на вас, милое дитя! — воскликнул г-н Дюваль в порыве нежности. — Да это все равно что сердиться на ангела, сошедшего с Небес! Сердиться на вас! О нет и нет!

— Но тогда в чем же дело, что с мамой?

— Что с ней? Уж это я знаю, — отвечал г-н Дюваль.

— О, если знаете, скажите мне… И если я хоть что-то могу…

— Вы многое можете, дитя мое.

— О, тогда приказывайте.

— Я пойду к вашей матушке, милая Сесиль, и серьезно поговорю с ней; если она согласится с тем, что я скажу… Что ж! В таком случае она будет просить вас о милости, от которой зависит наше общее счастье.

Сесиль широко открыла глаза от удивления, но г-н Дюваль, ничего не прибавив более, пожал ей руку и направился к г-же де Марсийи.

Господин Дюваль, как мы уже говорили, нашел г-жу де Марсийи сильно изменившейся, и потому первое, о чем он спросил, не больна ли она. Госпожа де Марсийи отрицательно покачала головой и, протянув г-ну Дювалю руку, усадила его рядом с собой.

— Дорогой господин Дюваль, — начала она после недолгого молчания, — мне нет нужды объяснять, зачем я пригласила вас, вы, верно, догадываетесь, не так ли?

— Увы, госпожа баронесса, разумеется, — отвечал славный предприниматель, — и признаюсь, получив ваше письмо, я обещал себе объясниться с вами, если вы, конечно, позволите.

— Я слушаю вас, сударь, — сказала баронесса. — Мы настолько сблизились, что теперь у нас не должно быть от вас секретов. Впрочем, я нисколько не сомневаюсь, что вы ждете объяснений из сочувствия, а не из любопытства.

— Госпожа баронесса, — продолжал, поклонившись, Дюваль, — вот уже в третий раз вы просите меня продать бриллианты, а я не знаю, много ли их у вас осталось.

— На сумму, почти вдвое превышающую ту, что уже выручена с вашей помощью.

— Так вот, прошу простить мне мое замечание, но, продав все вместе, вы могли бы получить шестьдесят или семьдесят тысяч ливров; поместив же эти семьдесят тысяч ливров в лондонский банк, вы имели бы ренту что-то около восьмидесяти фунтов стерлингов, и, добавив к этой ренте одну-две тысячи франков в год, могли бы жить.

— Я знаю, сударь, таково и было мое первоначальное намерение; но бриллианты принадлежат не мне, они принадлежат моей матери, и когда я сказала ей об этом, она решительно отвергла мое предложение.

— О, как это на нее похоже! Такое решение слишком разумно, ей не понять! — воскликнул г-н Дюваль и тут же, спохватившись, добавил: — О, простите мои слова, госпожа баронесса, они вырвались у меня невольно.

— Ничего страшного, мой друг, я знаю, у моей матери есть маленькие слабости, но вы, как я заметила, нередко проявляете доброту, не обращая на них внимания. Однако вернемся к предмету моего письма, дорогой господин Дюваль, — вот брошь, которая стоит примерно десять тысяч франков, прошу вас обратить ее в деньги.

— Я с радостью готов это сделать, — отвечал г-н Дюваль, взяв брошь и разглядывая ее со всех сторон. — Хотя, когда я говорю «с радостью», — продолжал он, — это пустые слова, ибо, признаюсь вам, на сердце у меня становится тяжело при виде того, как вы мало-помалу лишаете себя остатков своего состояния.

— Что поделаешь, дорогой господин Дюваль, — с грустной улыбкой отвечала баронесса, — приходится принимать испытания, ниспосланные Богом!

— Но вы сами признались, госпожа баронесса, — возразил Дюваль, — я еще раз прошу прощения за свою настойчивость, но вы признались, что уже отдали половину своих бриллиантов. На эту половину вы прожили шесть или семь лет; второй половины вам хватит еще на шесть-семь лет, а что станется с вами потом?